– Вы разбогатеете хотя бы на одних только всегда готовых металлических шлюхах. Брать будут не только бордели: можно сплавлять их уродливым и необузданным холостякам.
– Я об этом не подумал, – признался Бантлайн.
– Отлично. С вас десять процентов – за идею.
– Может, я просто отдам вам Лолу, когда разберусь с ней?
– Так не пойдет, – ответил Холидей. – Если я хотя бы взгляну на Лолу, когда вы ее исправите, то Кейт исправит кое-что во мне.
Он на пальцах изобразил ножницы.
– Кейт – та еще фурия, – сказал Бантлайн. – Все еще не могу поверить, что она встала на пути Джонни Ринго.
– Кейт на все плевать, кроме своего имени.
– А что с ее именем? – нахмурившись, спросил Бантлайн.
– Точнее, дело в ее прозвище.
– Какое у нее прозвище?
– Большеносая Кейт.
– Дьявол! – воскликнул Бантлайн. – В Додж-Сити я слышал о Большеносой Кейт, но здесь даже не подумал связать это имя с Кейт Элдер.
– Вот и забудьте о нем, – посоветовал Холидей. – Дольше проживете.
– Теперь, когда вы упомянули ее прозвище, я стану так сильно стараться забыть о нем, что оно как-нибудь само сорвется у меня с языка.
– Ну, я вас предупредил.
Помолчав, Холидей полюбопытствовал:
– Кстати, Бэта сегодня утром нашли?
– Да, на крыше церкви Святого Павла на Сэффорд-стрит. Совершенно голым, как обычно.
– Как-нибудь он приземлится на очень крутую крышу и, снова став человеком, скатится с нее.
– Знаю, – согласился Бантлайн. – Том работает над проблемой Бэта, однако он буквально разрывается на части.
– Лучше бы Тому поторопиться. В конце концов Бэт останется ночью в пределах города и нападет на человека или лошадь, а тогда ему не миновать пули.
– Нервы у него начинают сдавать, – добавил Бантлайн. – Он не помнит ночных полетов, однако само знание того, что с закатом он обращается кровососущим монстром и ничего не соображает, сводит его с ума. В буквальном смысле. Бэт не помнит даже, как Том ослепил его вспышкой.
– Долго вам еще трудиться над сверхпрочной камерой?
– Еще несколько дней. Только бы латунные стены и правда сумели его удержать… Я прежде такого сильного существа не встречал.
– Было бы здорово наслать Бэта на Джеронимо.
– Шаману, который наложил на человека заклятие, сам проклятый вреда причинить не сумеет.
– Я надеялся, что Джеронимо испугается и снимет чары.
– Насколько я знаю, Джеронимо ничего не боится.
– Может, тогда я отвезу Бэта к ранчо Клэнтонов и выпущу его на закате?
– Рискуете и вы, и ваша лошадь, – ответил Бантлайн, – не меньше Клэнтонов.
– Вы всегда такой оптимист? – спросил Холидей.
– С тех пор, как перебрался в Тумстоун.
18
Холидей открыл незапертую дверь и вошел в номер отеля: свежевыкрашенные стены, кровать, тумбочка, небольшой стол и стул. Кладовой не было, но постояльцу хватало и деревянного шкафа.
Мастерсон сидел на краю кровати, завернувшись в выцветший плед из тонкой оранжевой шерсти, с папиросой в зубах. В пепельнице лежало с дюжину окурков. На тумбочке стояла ополовиненная бутылка виски.
– Как держишься? – спросил Холидей.
– Все хорошо, – ответил Мастерсон.
– Вижу. Вот только дымишь как паровоз, хлещешь самый дешевый виски, какой сумел достать, и тебя трясет так, что пришлось завернуться в плед.
– Черт тебя задери, Док! – огрызнулся Мастерсон. – Вот попревращайся-ка еженощно в кошмарную тварь, попросыпайся неизвестно где, ничего не помня, не зная, кого убил… тогда поговорим!
– Остынь, – произнес Холидей. – Я тебе не враг.
– Вы все враги! Ты человек с утра до вечера и ночью тоже, а я только днем, – журналист затушил окурок и тут же скрутил себе еще папиросу. – Бесполезен и себе, и Уайетту, вообще всем. Единственная причина, по которой я еще не покинул город – это потому, что кто-нибудь из вас точно меня отыщет утром и вернет сюда. А вот что сделают с незнакомцем, который каждое утро просыпается на новом месте, голым? Если бы мозги работали, я бы в обличье мыши убил сначала Джеронимо, затем себя, но я ведь ни черта не соображаю и потом ни черта не помню.
– Мы можем восстановить картину событий, – предложил Холидей. – Каждое утро находят корову или лошадь с разодранным горлом, так что есть шанс определить, где тебя носило.
– Как я за них расплачусь?
– О том, что происходит с тобой на закате, – усмехнулся Холидей, – знают только шестеро или семеро. Никто не придет требовать с тебя денег за животных. И потом, Джон Клам предупредил: если кто потребует возмещения убытков, он сам заплатит.
– Кто это, Джон Клам?
– Редактор «Эпитаф». На случай, если ты еще сам не заметил: город расколот надвое. Одна половина почитает Эрпов, вторая – Джонни Биэна и Ковбоев.
– Ковбоев? – нахмурился Мастерсон. – В округе сотни ковбоев.
– Есть те, что величают себя Ковбоями с большой буквы К. Банда под водительством Курчавого Билла Броциуса и Айка Клэнтона. Та самая, на борьбу с которой нас с тобой и вызвали.
– Я думал, мы приехали защищать Томаса Эдисона и Неда Бантлайна.
– Так и есть, – сказал Холидей. – Впрочем, в конце концов все сводится к тому, что нам предстоит война с Ковбоями. Мы уже выяснили, что в Эдисона стрелял Броциус, – отхлебнув из бутылки, дантист поморщился. – Теперь еще к ним присоединился Джонни Ринго.
– Разве его не пристрелили в Уэйко? – спросил Мастерсон.
– Пристрелили.
– Тогда как?.. – насупился Мастерсон.
– Ты тут не один такой, – ухмыльнулся Холидей, – заколдованный.
– Так он что… этот… как их там … зомби?
Холидей кивнул.
– Опять происки Джеронимо?
– Нет, Римского Носа, – Холидей рассказал о деталях сделки между шаманом и Клэнтонами. – Раз у Броциуса не получилось убить Эдисона, Римский Нос, должно быть, решил, что нужен кто-то пострашнее.
– Ты сам его видел? – Мастерсон так увлекся, что забыл о папиросе в руке; плед сполз у него с плеч.
– Вчера я даже выпивал с Ринго.
– Почему не убил?
– Он и так мертв. И кстати, Ринго мне нравится.
Мастерсон часто-часто заморгал.
– Тебе нравится зомби?
– В разумных пределах. Рано или поздно один из нас убьет другого, а до тех пор мы с ним очень мило болтаем о литературе и философии.
