Чезаре, склонившись над ванной, глубокомысленно следил за выливающейся из нее водой и не реагировал на стремительное появление Леа.
– Смотри, замечала ли ты, как здесь выливается вода? Она закручивается водоворотиком против часовой стрелки!
– Как тебе не стыдно рассуждать над грязной водой, когда случилась беда?
– Что еще?
– Андреа и Сандра рассорились. Сегодня утром несчастный лейтенант прощался с нами. Мы приняли за шутку это нежное прощание, а он удрал в Иоганнесбург.
– А что же Сандра?
– Я только что от нее. Заперлась в номере, ничего не ест, глаза красные. Налицо все признаки катастрофы. Я понимаю Сандру. Андреа оказался слишком нетерпелив. Не понял, что надо дать Сандре время отойти. Вчера оба были на концерте, вернулись очень поздно. И все порвалось.
– Ну, не все, – спокойно ответил Чезаре, – опомнится. Поймет, что любить красавиц – нелегкое дело. Надо потерпеть и пострадать. Как вот я натерпелся с твоими вечными упираниями и брыканьями!
– Лгун! Но я разочарована, лейтенант оказался вовсе не рыцарем без страха и упрека… Как обидно за Сандру!
– Да успокойся ты, амазонка. Верно прозвала тебя Сандра. Сядь, подумаем. Надо не оставлять Сандру одну. Ей, должно быть, сейчас очень пусто в чужом городе.
– Ты хороший, мой Чезаре! Будем липнуть к ней, хочет она или не хочет. Мы собирались сегодня в Заповедник природы, уговори ее поехать…
От подножия Винбергского холма дорога шла через виноградники, к широким полянам между дубов на южном склоне пика Дьявола. Тяжелые гроздья в ярком солнце светились той особенной теплотой и доброй прозрачностью, какая свойственна из всех плодов земных лишь винограду. Для итальянцев было странно узнать, что остались лишь самые поздние сорта, а основной винтаж кончился в феврале, как раз во время снежных ветров и суровой зимы этого года на Средиземном море. И ощущение безмерной удаленности от родины стало общим для всех троих в этот тихий предвечерний час. Легкие рыжеватые газели и мрачные уродливые гну подходили к самой дороге, не опасаясь автомобилей. Павианы взлаивали визгливо и злобно вверху, на скалистых выступах.
Сандра подошла к изгороди, протянула руку, подзывая антилоп. «Она редкость, – подумал Чезаре, – красива, как венецианка, остра, как флорентийка, умна… И почему всегда становится страшно за разносторонне совершенных людей? Боги не любят человеческого совершенства. Эта формулировка была известна еще в глубокой древности и не только в отношении людей, но и предметов искусства. Большинство замечательных творений искусства постигла гибель. Китайские фарфоровые мастера, если какая-нибудь ваза выходила особенно хорошей, нарочито неискусно охлаждали изделие, и глазурь покрывалась сеткой мелких трещин. Изделие теряло совершенство, и ему более не угрожала гибель от зависти богов. Так и с людьми». Леа потянула Чезаре за рукав и тихо сказала:
– Знаешь, я сейчас подумала, что человеку почти невозможно быть очень красивым и очень счастливым.
– Ты прочитала мои мысли, – изумился Чезаре, – я только что додумался, насколько еще плоха наша жизнь, если каллокагатия, то есть сочетание красоты телесной и духовной, о которой так мечтали в Древней Элладе, смертельно опасна для ее обладателей. А в то же время самая явная односторонность, даже дикая фанатическая узость параноиков, ведет их к успехам в жизни и к верхушкам общества и власти. Сандра права, говоря, что есть в самой основе нашей европейской цивилизации что-то болезненно неправильное!.. Каковы ваши дальнейшие планы, Сандра? – спросил ее Чезаре на обратном пути в гостиницу.
Ее спокойная поза и грустная улыбка привели художника к заключению, что вопрос не окажется болезненным.
– Не знаю. Хочется скорее уехать, но… не в Каир. Может быть, поеду на пароходе, хотя плавание мне приелось. Словом, еще не придумала. Пока буду ждать, что скажет ваш профессор. Завтра у Леа консультация? Надеюсь, это последняя?
– Я не надеюсь. Столько раз уже откладывали!
– Оставайся с нами! – предложила Леа. – Только боюсь, что для тебя неестественно…
– Поверь, что мне сейчас ничего не нужно. Может быть, я устала от атмосферы непременной оценки физических достоинств, зависти, измен, обмана, соревнования в платьях и мнимо роскошной жизни – всего, что, как пена, накипает на поверхности нашего киноискусства и затягивает тебя самое. Я давно все возненавидела, может быть, потому, что мои мозги просят большего. Там вовсе не свободная богема, как кажется обывателям, а рабство, худое еще потому, что оно на очень низком уровне. Короче, мне очень хорошо здесь, с вами, и если только я не мешаю…
– Сандра, со мной ты можешь не кокетничать, все равно не скажу! Впрочем… – и Леа крепко обняла и поцеловала подругу.
В вестибюле гостиницы портье подал Чезаре листок бумаги. Художник с недоумением взглянул на проставленную в нем незнакомую фамилию, ничего не поняв из краткого объяснения на английском языке. Сандра пришла ему на помощь.
– Вам звонил какой-то профессор. Хочет встречи с вами, сегодня же вечером. Дело неотложное. Придет в семь часов. Профессор Вильфрид Дерагази, – прочла Сандра, – немец?
– Скорее турок с немецким именем, – поправила заинтригованная Леа. – Объясняй, Чезаре, а то мы голодны и свирепы – ты можешь пострадать!
– Клянусь тысячью церквей Рима, я никогда не слыхал об этом господине!
Ровно в семь часов в дверь номера постучали. Вошел довольно высокий стройный человек, одетый в отличный одноцветный вечерний костюм. Несколько секунд он зорко осматривал всех присутствующих, изящно поклонился дамам и обратился к Чезаре по-итальянски:
– Вильфрид Дерагази, профессор археологии из археологического института в Анкаре. А вы художник Чезаре Пирелли?
Чезаре поклонился, в свою очередь, и представил профессора дамам, украдкой изучая гостя. Резко очерченные кости худощавого лица, крупный нос, широкий, массивный, но не слишком тяжелый подбородок. Темные волосы, густые брови, углубляющие неподвижные, зоркие, как у художника, глаза. И выступы волевых мускулов вокруг сжатых тонких губ крупного рта. Недобрая, но незаурядная сила исходила от взгляда этого человека, на вид не старше тридцати с небольшим лет. Молодой профессор мельком взглянул на Леа, задержался на Сандре, и ей показалось, что темный взгляд незнакомца уперся в нее физически ощутимо. Всего лишь на мгновение. Затем профессор улыбнулся, блеснув золотым зубом.
– У меня к вам чисто деловой разговор. Я пришел просить вас о любезности. Меня настолько интересуют все технические подробности вашей находки, что я, видите, прилетел сюда из Анкары, после сообщения агентства Рейтер.
– Вряд ли я смогу рассказать вам больше, чем было в газетах, – начал художник.
– Нет, нет, пожалуйста, не отказывайтесь. Иногда маленькая деталь…
Чезаре беспокойно оглянулся. Леа опять мучительно морщила лоб, и знакомая тревога исказила ее лицо, только что бывшее веселым и любопытным. Профессор заметил колебание Чезаре.
