– Ты родился здесь, верно?
– Да, хотя большую часть жизни провел за границей. Мой отец был дипломатом… семейная традиция.
Сомелье, за которым по пятам следует официант с ведерком льда, приносит им бутылку «Соаве Классико». Ждет, пока официант поставит ведерко в подставку и уйдет, потом откупоривает бутылку, непринужденно и со знанием дела. Наливает немного вина в бокал Томмазо, отходит на полшага, держа бутылку наклоненной. Томмазо легонько крутит бокал, держа его за ножку, подносит к носу, потом делает маленький глоток, катает вино во рту, затем глотает.
– Отлично, – произносит он.
Сомелье наполняет до середины бокал Линды, затем – Томмазо, заворачивает бутылку в салфетку, ставит в ведерко со льдом и с полупоклоном уходит.
Оставшись вдвоем, Томмазо и Линда слегка чокаются и с улыбкой пьют вино. Они заказывают ризотто алл’азолана с ростками крапивы, а на второе – карпаччо из копченого лосося с мороженым из авокадо. Линда буквально пожирает каждое блюдо – у нее зверский аппетит. Алкоголь еще больше усиливает ее природную эмоциональность, во время разговора она смешно жестикулирует и корчит гримасы. Томмазо с интересом наблюдает за ней.
– Дела на вилле идут отлично, правда? – вдруг ни с того ни с сего спрашивает Линда.
Вместо ответа Томмазо молчит. Однако увиливать не в его стиле, поэтому он отвечает вопросом на вопрос:
– Как думаешь, когда завершатся работы?
– Примерно через месяц.
– Я надеялся, что будет быстрее…
– Это невозможно, если делать все идеально. Ты ведь любишь, когда все идеально, правда?
– А тебе подходит роль руководителя – я видел, как ты строишь рабочих, – не реагирует на ее провокацию Томмазо.
Она не хочет, чтобы он заметил ее возбуждение, и поэтому просто улыбается: в конце концов, ей приятно слышать комплимент.
– Они знают, что со мной шутки плохи.
Томмазо смотрит на нее, не отрывая глаз. Губы Линды выдают ее чувственность, первозданную женственность – он не знает, насколько она это осознает и пользуется ли своим оружием соблазнения намеренно. Ему даже захотелось их укусить.
Губы Линды выдают ее чувственность, первозданную женственность – он не знает, насколько она это осознает и пользуется ли своим оружием соблазнения намеренно.
Официант приносит два десерта: тирамису со съедобной золотой фольгой и желе из шампанского для Томмазо, и торт «Павлова» с белым шоколадом и лесными ягодами для Линды.
– Сразу видно: характер у тебя еще тот… – Томмазо открыто над ней подтрунивает.
Линда пожимает плечами, довольная, что он постепенно заглатывает наживку.
– Все так говорят.
– Интересно, почему? – ехидно спрашивает он.
Линда чувствует, что ее лицо горит.
– Потому что я слишком упряма, критична, внимательна к деталям и слишком беспокойна. Много говорю, много читаю, имею на все свое мнение, иногда противоречу себе. Этого достаточно? Ах да, еще я очень поздно ложусь спать.
– Насколько поздно? – спрашивает Томмазо, улыбаясь.
– Когда как, – подмигивает Линда. – Пока есть что почитать, подумать или… поделать.
Она берет ложечку десерта и неуклюже отправляет его в рот.
– М‑м‑м, вкуснятина! – бормочет она, зажмурившись: истинное наслаждение.
– Я смотрю, ты любишь сладости, – Томмазо наклоняется вперед.
– Обожаю. Только их и ела бы.
Линда понимает, что они слишком близко, но не отстраняется.
– Хочешь, попробуй мой, – Томмазо подносит к ее губам ложечку с тирамису. Линда съедает кусочек.
– О боже… да это же почти оргазм! – Она умолкает – кажется, это уже слишком, – старается исправить ситуацию и продолжает, уже более спокойно: – Даже не знаю, у тебя вкуснее или у меня. Оба просто объедение.
Она не знает, что думает о ней Томмазо – наверное, считает неотесанной и наглой. А он заворожен ею и думает, что, обедая с Надин, которая соблюдает диету семь дней в неделю, в последний раз испытывал подобное лишь на первом свидании.
Они возвращаются к своим машинам, Томмазо заходит в лавку за картиной, но вместо того, чтобы забрать, отдает ее Линде.
– Мне? – удивленно спрашивает она.
А он заворожен ею и думает, что, обедая с Надин, которая соблюдает диету семь дней в неделю, в последний раз испытывал подобное лишь на первом свидании.
Неожиданный подарок, она не уверена, что может его принять. Тогда Томмазо аккуратно кладет картину в багажник кабриолета, надежно пристегивая ее ремнем.
– Думаю, она скорее твоя, чем моя. – Приблизив свое лицо, он заглядывает ей в ее глаза. – Я видел, как ты стремилась ее заполучить, и думаю, что хочешь иметь эту картину у себя дома.
– Да нет, я же сказала, что хотела купить ее для виллы… – лукавит Линда, не зная, как справиться с влечением к Томмазо. Она не понимает, что происходит.
– Оставь ее себе, – он нежно берет ее за подбородок. – Если бы я захотел написать твой портрет, то он был бы именно таким. Все недостатки мира в идеальной гармонии.
У Линды подкашиваются ноги; она в замешательстве, подходит к нему, их лица совсем рядом. Они смотрят друг другу на губы, ощущая дыхание. Чувства обострены, сердце бьется чаще. Они близки к поцелую.
Некстати зазвонил телефон…
– Вот черт, – Линда раздувает щеки, сжимает губы и фыркает с такой детской гримасой, что Томмазо любуется ею.
– Бози, черт бы его побрал.
– Так ответь, – отвечает он.
– Нет. Не сейчас, – Линда обнимает его за шею и крепко целует в губы, не думая о последствиях. – Спасибо за картину.
Она открывает дверцу и садится в машину. Томмазо смотрит на нее, не зная, что сказать, эта женщина покорила его своей непредсказуемостью.
– Тебе спасибо. Сильно не разгоняйся, – наконец вымолвил он.
– Конечно, – Линда подмигивает ему и трогается с места.
Приехав домой, Линда вешает свою новую картину в спальне, прямо напротив кровати. Раздевшись до трусиков и бюстгальтера, она лежит на белоснежной шелковой простыне и рассматривает ее, изучая семь смертных грехов в облике семи муз. Они пронзительно прекрасны.
Телефон на тумбочке издает короткий звонок.
– Как ты достал, Бози! Я знаю, знаю, что надо тебе позвонить… – бормочет Линда, протягивая руку к телефону. Но к ее удивлению, сообщение не от Бози, а от Алессандро.
«И что теперь? Собираешься исчезнуть навсегда или, может, встретимся на днях?»
«Да, – думает Линда. – Скоро увидимся».
Однако у нее противоречивые чувства: она хочет увидеть Алессандро и больше никогда не видеть его. Она ничего не понимает. Может, на нее так подействовало вино – или Томмазо. Сейчас ей хочется только лежать в постели и ни о чем не думать.
