Василиса вгляделась в усталое, старческое лицо человека, с трудом удерживающего чай в своей руке. И догадка, такая очевидная, но так долго прятавшаяся от нее в тени собственных теорий и заблуждений, осенила ее. Пронзила, словно молния.
«Никакая это не женщина звонила тогда ночью. Это звонил отец Страхова».
– У вас есть дети, да?
– Вы были любовницей моего сына, да? – практически в ту же самую секунду спросил он ее. Тоже, значит, догадался. Смотрел шоу? Ну конечно, смотрел. Это же его сын! О господи! У Василисы вдруг закружилась голова. Это отец Ярослава.
Если Василиса родит ребенка, он будет его дедом. Мысль, запредельная по своему масштабу.
Лицо Эдуарда Сергеевича исказила гримаса боли и стыда. Он невольно оттолкнул от себя чашку, и чай разлился по столу.
– Так вот почему вы здесь?! – то ли спросил, то ли сказал он и опустил лицо в ладони. Василиса бросилась вытирать стол. Мысли скакали, одна наступая другой на хвост. Значит, это он звонил, а сын ответил ему, что нет до него никакого дела! Что ему плевать и между ними нет ничего общего. Вот, значит, какого человека Василиса любит всей душой.
Любила. Прошедшее время.
– Да. Именно поэтому я здесь, – не стала больше врать она. Эдуард Сергеевич долго молчал. Смотрел в сторону, продолжая «на автомате» держать в руке заварной чайник. Затем повернулся к Василисе.
– Уходите! – сказал он. – Уходите сейчас.
– Мне очень нужно с вами поговорить, – уперлась девушка.
– Зачем? О чем? Это он вас прислал? Ничего не хочу вспоминать!
– Нет! Он не присылал меня. Мы… мы расстались.
– Почему я должен вам верить, интересно! – сощурился старик. Василиса кусала губу и еле сдерживалась, чтобы не заплакать.
– Потому что между нами много общего, – еле слышно пробормотала она. – Он тоже разбил мое сердце.
– Что? – вскочил старик. – С чего вы взяли?
– Достаточно одного взгляда, чтобы понять, что сын разбил и ваше сердце тоже, – добавила Василиса. Эдуард Сергеевич замолчал, поджав губы. Трудно даже представить, сколько ему пришлось пережить. Все эти годы совершенно один. Его сын улыбается с экранов всех телевизоров страны и говорит, что не помнит о себе ничего. Что у него никого нет. Никого? Действительно, ни отца, ни любимой женщины.
– Плевать на людей и разбивать сердца – это то, что он делает обычно, – сказал тихо отец Страхова. – Значит, он не изменился? Я не видел его столько лет.
– Никогда не знала его другим. Понятия не имею, каким он был раньше. – Василиса прокашлялась. В горле неожиданно запершило.
– Он был… Самый чудесный мальчик на свете. Мать обожала его. Поверить невозможно, как могут меняться люди.
– Я тоже не могу поверить, – согласилась она. – Но не хочу оставлять это как есть. Мы не должны все спускать ему.
– Допускаю, что мог быть где-то жестким с ним, но ведь это для его же блага, – задумчиво пробормотал старик, словно и не слушая того, что говорила ему девушка. – Но мать! Она была ангелом. До сих пор не могу этого ему простить.
– Простить чего? – спросила она, уже сомневаясь в своей способности переварить Всю Правду о своем целителе.
– Я устал, – покачал головой Эдуард Сергеевич. – Не хочу говорить плохо о своем сыне, даже если он этого заслуживает. Мне недолго уже осталось.
– И вы будете сидеть здесь, позволяя ему дурить людей и зарабатывать на их бедах, на вере в чудо?
– Он все равно мой сын, – развел руками Ковалевский.
– Но кто-то может пострадать.
– Кто-то всегда страдает, – грустно улыбнулся он. – Например, вы. Любили его, да?
– Не важно. – Василиса почувствовала, как снова у нее защипало в глазах.
– Зря вы. Вот поживете с мое – поймете, что из таких вот моментов и состоит жизнь.
Что это такое? Она что, плачет? Не помнила, когда в последний раз плакала вот так – навзрыд, горько, отчаянно. Старик подсел к ней и положил ее голову на свое плечо и похлопал по спине. Ш-ш-ш! Все устаканится, пройдет.
– Просто не могу его понять.
– А ведь, знаете, он не всегда был таким! – воскликнул вдруг Ковалевский. Хотите посмотреть?
Он подскочил на месте, желание показать что-то из своих былых, лучших лет, придало сил. Старик достал из шкафа альбомы. Запыленные семейные архивы, на страницах которых перед Василисой вдруг встала вся та история, которой, по словам Ярослава, у него больше не было. Вот он, совсем маленький, всего годика три, не больше, сидит в корыте с водой и улыбается, играя с пеной. Его можно узнать, глаза, пронзительный взгляд уже при нем. Пропала только невинность, эта открытая, счастливая улыбка, которая бывает только у ребенка с беззаботным детством.
– Вот Алеша пошел в школу. Первый класс.
– Алеша? – вздрогнула Василиса.
– Я терпеть не могу этот его псевдоним. Алексей поменял имя, чтобы побольнее ударить по мне. Целитель Страхов, – поморщился он.
– Но зачем ему это?
– Не знаю, – всплеснул руками старик. – А вот он на даче. Его мама обожала розы, у нас их было – миллион, как в песне у этой… известная такая певица.
– Пугачева? – усмехнулась девушка.
– Да, она. Миллион розовых кустов. Постоянно об них царапался, но что скажешь. Когда они цвели – это было красиво.
– Скажите, а он вас хоть раз здесь навещал? Как вы вообще тут оказались? Вы требовали у него помощи? Имеете же право по закону…
– Зачем вам это, деточка? – улыбнулся старик. Господи, какими наивными бывают люди и какими жестокими могут оказаться их дети.
– Мы можем заставить его заплатить за это! – проговорила она, и ненависть, так тщательно подавленная, замаскированная и подкрашенная под цвет равнодушия или презрения, вдруг прорезалась. – Нужно защитить людей.
– Я вижу… – вздохнул он.
– Знаете, ведь раньше думала, что Страхов не вредит никому. Он – отличный психолог. И всегда говорит, что просто позволяет людям верить в то, что для них важнее. Потому что иногда правда непереносима. Но теперь отлично понимаю, что ваш сын опасен. Может быть, он и дает кому-то надежду, но однажды пройдет по головам людей. По трупам, если понадобится. Хочу положить этому конец.
– Осторожнее, деточка. Выйдя однажды на тропу войны, с нее уже нельзя будет сойти так легко, – покачал головой Эдуард Сергеевич. – Я не могу ненавидеть своего сына, это, знаете ли, невозможно. Это не в моей природе. Но в том, что он пойдет по головам, я не сомневаюсь. Не знаю, что Алеша сделал с вами, но я и есть – одна из таких голов, по которой он прошелся и даже не заметил.
Василиса вскочила и забегала по комнате в волнении. Она не была уверена в правильности того, что делает, но открыться имело смысл. Старик Ковалевский был на ее стороне баррикады. А носить все это в себе было так тяжело, так невыносимо.
