Какого черта? Почему я представляю себе, как целуюсь с ним? Никогда больше не буду пить.
Через несколько минут комната начинает двоиться, я чувствую, что меня мутит. Ноги сами несут меня в ванную, сажусь перед унитазом, ожидая, что меня стошнит. Но ничего не происходит. Я со стоном поднимаюсь. Я хочу вернуться в общежитие, но Стеф, я знаю, очнется только через несколько часов. Не надо было приходить. И вот опять.
Не успеваю остановиться – и открываю дверь единственной комнаты в этом громадном доме, которая мне уже известна. Спальня Хардина открыта. Он говорил, что всегда запирает дверь, но сейчас, видимо, исключение из правила. Комната выглядит точно так же, как в прошлый раз, только под моими ногами чуть качается пол. «Грозового перевала» нет на полке, книжка лежит рядом с «Гордостью и предубеждением» на тумбочке. Вспоминаю замечания Хардина по поводу этого романа. Он явно читал его раньше и понял, что для людей нашего с ним возраста – редкость, а для парней – особенно. Может, ему задавали читать роман год назад. Тогда почему сейчас книжка не на полке? Я беру ее и сажусь на кровать, открыв книгу на середине. Я читаю страницу за страницей, и комната перестает качаться.
Я так погружаюсь в мир Екатерины и Хитклифа, что не слышу, как дверь открывается.
– Какое слово во фразе «никто сюда не заходит» ты не поняла? – рявкает Хардин.
Его злое лицо меня смешит и пугает одновременно.
– И-извини, я…
– Убирайся! – гремит он, а я гляжу на него.
В моей крови еще достаточно алкоголя, чтобы ответить.
– Ты когда-нибудь перестанешь быть идиотом? – кричу я громче, чем собиралась.
– Ты снова зашла в мою комнату, после того как я тебе сказал не заходить. Так что проваливай! – орет он, подходя ближе.
Хардин стоит напротив меня, смотрит презрительно и злобно, словно я его злейший враг. И внутри меня что-то щелкает.
Теряю самообладание и задаю ему вопрос, который давно собираюсь, хоть и не признавалась себе в этом.
– Чем я тебе не нравлюсь? – спрашиваю я, глядя на него снизу вверх.
Это прямой вопрос, но, честно говоря, не уверена, что мое ущемленное самолюбие сможет воспринять ответ.
Глава 17
Хардин смотрит на меня в упор. Агрессивно, но он явно в замешательстве.
– Почему ты спрашиваешь?
– Не знаю… Потому что ты мне приятен, просто так, а ты просто так, ни с чего, со мной груб. Я думала, мы когда-нибудь сможем стать друзьями.
Это так глупо, что я смущенно тру переносицу пальцами в ожидании ответа.
– Мы? Друзьями? – Хардин со смехом разводит руками. – Разве не очевидно, что мы не можем быть друзьями?
– Мне – нет.
– Ну, во-первых, ты слишком напрягаешься. Вероятно, ты выросла в типичном коттедже, похожем на любой другой в квартале. Твои родители, наверное, покупали тебе все, что ты хочешь, и ты ни в чем не нуждалась. Ну, хотя бы эти твои дурацкие юбки в складку. Правда, кто так одевается в восемнадцать?
У меня глаза лезут на лоб.
– Ты ничего не знаешь обо мне, ты просто напыщенный дурак! Моя жизнь не такая, как ты описал. Мой отец-алкоголик бросил нас, когда мне было десять, и мать работала как лошадь, чтобы я смогла поступить в колледж. Я сама пошла работать в шестнадцать, чтобы помочь матери с налогами. И, кстати, мне нравится моя одежда. Извини, что я не выгляжу, как шлюха, как все девчонки вокруг тебя! – кричу я, чувствуя, как на глазах выступают слезы.
Отворачиваюсь, чтобы он не успел заметить слез, и вижу, как он сжимает кулаки. Как будто сердится на свои слова.
– Знаешь что, я не хочу, чтобы мы были друзьями, Хардин, – говорю я и иду к выходу.
Водка, сделавшая меня храброй, заставила меня почувствовать и то, как тяжела вся эта сцена.
– Куда ты? – спрашивает он. Внезапно. И печально.
– На автобусную остановку, вернусь к себе и никогда, никогда не появлюсь тут снова. Хватит с меня попыток с вами подружиться.
– Поздновато ездить в автобусе одной.
Я поворачиваюсь к нему.
– Ты правда хочешь сделать вид, будто волнуешься, что со мной может что-то случиться?
Я смеюсь. Я не могу контролировать свой голос.
– Я не делаю вид, я волнуюсь. Просто предупреждаю тебя. Это не лучшая мысль.
– У меня нет выбора, Хардин. Тут все пьяны – и я в том числе.
Больше не могу сдерживать слезы. Ужасно унизительно, что Хардин и все остальные видят меня в слезах. Второй раз.
– Ты всегда плачешь на вечеринках?
– Видимо, когда ты на них присутствуешь. А поскольку на других я не была…
Снова иду к двери и открываю ее.
– Тереза, – говорит он настолько мягко, что я почти не слышу.
Его лицо расплывается. Комната снова начинает плясать, и я хватаюсь за полку рядом с дверью.
– Все в порядке? – спрашивает он.
Я киваю, хотя меня начинает тошнить.
– Может, присядешь на пару минут? А потом дойдешь до остановки.
– Я думала, никому нельзя находиться в твоей комнате, – говорю я и сажусь на пол.
Я икаю, и он немедленно предупреждает:
– Если собираешься блевать в моей комнате…
– Наверное, мне просто нужно попить воды – говорю я, пытаясь подняться.
– Возьми, – говорит он и кладет мне руку на плечо, не давая встать.
Передо мной – красная кружка.
Я морщусь и отталкиваю ее.
– Я сказала воды, а не пива.
– Это вода. Я не пью.
Из меня вырывается что-то между вздохом и смехом. Не может быть, чтобы Хардин не пил!
– Смешно. Ты же не собираешься сидеть тут и со мной нянчиться?
Мне просто хочется остаться в одиночестве. Опьянение отступает, и мне стыдно за то, что наорала на Хардина.
– Ты делаешь меня хуже, – не совсем осознанно бормочу я.
– Это плохо, – говорит он серьезно. – Да, я собираюсь сидеть тут и нянчиться. Ты пьяна впервые в жизни, а кроме того, у тебя есть привычка брать мои вещи в мое отсутствие.
Он садится на кровать, подогнув ноги. Я встаю и беру кружку с водой. Делаю большой глоток, чувствую привкус мяты на ободке и не могу не гадать, каковы губы Хардина на вкус. Но когда вода в желудке смешивается с алкоголем, мне становится не до этого.
«Господи, никогда больше не буду пить!» – обещаю себе, сидя на полу.
Через несколько минут Хардин снова начинает:
– Можно, я задам тебе вопрос?
По выражению его лица понимаю, что лучше сказать «нет», но комната продолжает качаться. Думаю, что, может, смогу быстрее протрезветь во время общения, поэтому отвечаю:
