Маркус выжидающе смотрит на меня, и я сообщаю ему, что жду Анну.
– Кого? – спрашивает он.
Он шутит или говорит на полном серьезе? Не могу представить себе Маркуса-шутника. Он слишком серьезен, слишком интеллектуален, слишком погружен в себя. По его лицу или голосу вам никогда не понять его истинные чувства, угадать его мысли. Он надежно держит их в себе. Маркус скрытен и загадочен, именно поэтому я так им увлечена.
Блондинка, объясняю я, которая сидит на лекциях позади меня. Анна.
И тут меня как будто прорывает. Я выкладываю все, что узнала от нее, потому что нервничаю. Мне не по себе от того, что я сейчас здесь, рядом с Маркусом, а он разговаривает со мной. Рассказываю ему все, что мне известно. Про его квартиру, про то, что Анна приходила к нему, про шкаф, про одежду его матери.
До этого я ни разу не разговаривала с Маркусом, разве что обменялась с ним парой слов, но я хочу, чтобы он знал, что я в курсе. И спокойно отношусь к его причудам.
Более того, я не просто воспринимаю их спокойно. У нас есть нечто общее. И если ему нравится Анна, может, ему понравлюсь и я. Маркус слушает меня, не проронив ни слова. Он дает мне возможность выговориться, не перебивает, и я счастлива, я рада тому, что могу с ним пообщаться, а не просто смотреть на него и предаваться фантазиям. Это все равно что пообщаться наедине с поп-идолом, в которого вы влюблены с детских лет, встречу с которым рисовали в мечтах, с которым вели воображаемые разговоры и мастурбировали, глядя на его портреты.
И вот теперь Маркус стоит прямо передо мной, мы одни, я и он, и мы разговариваем, общаемся – по крайней мере, мне так кажется, – даже если говорю главным образом я, торопливо выкладываю все, что хотела поведать, выпаливаю, как из пулемета, и необязательно в нужном порядке. Но как только убеждаюсь, что рассказала все, ничего не упустила, ничего не забыла, останавливаюсь и замолкаю.
Он смотрит на меня со странным выражением лица – не то нахмурив брови, не то улыбаясь. Непонятно, то ли он зол на меня, то ли ему смешно.
Он смотрит на меня и говорит:
– Понятия не имею, о чем вы говорите.
С этими словами он берет свои записи и выходит из аудитории, не сказав больше ни слова. Все мои иллюзии о Маркусе разбиты вдребезги.
Возможно, Маркус никогда не был таким, каким я его себе представляла. Возможно, все, что рассказывала Анна, она сочинила, чтобы разжечь мои фантазии.
Чувствую себя полной дурой.
Все это время я считала Маркуса моей ахиллесовой пятой. Но я ошибалась, ох как я ошибалась.
Моей ахиллесовой пятой был не он, а Анна, роковая блондинка, за которой я была готова пойти хоть на край света.
Но где же Анна? Неожиданно я понимаю, что совершенно ее не знаю. Я почти ничего не знаю о том, кто она и откуда родом. Я знаю лишь то, что она мне рассказала и что она для меня значит.
Начистоту: сколько людей по-настоящему знают нас? Знают наш распорядок дня – куда мы ходим, с кем встречаемся, что делаем. Если вдруг что-то случится, если нам суждено внезапно и бесследно пропасть, кто будет знать, где нас искать, к кому обратиться, кому звонить? Друзья – даже те, кого вы считаете близкими друзьями, те, к кому вы питаете глубокую привязанность – точно ничего не знают. Родственники – тем более.
Чем больше я размышляю над этим, тем тревожнее мне становится: я посылала ей эсэмэски, я звонила, но Анна не брала трубку и ни разу не перезвонила. Что тоже не в ее характере. Похоже, Анна бесследно пропала, как будто ее не было вовсе. Я знаю лишь трех человек, которые могли бы подтвердить факт ее существования.
Маркус.
Банди.
Кубрик.
По непонятным мне причинам Маркус отказался признать знакомство с Анной, сказал, что даже не знает, кто она такая. Банди залег на дно. Остается Кубрик.
Даю таксисту адрес «Фак-Фэктори», насколько могу его вспомнить, и объясняю, насколько могу объяснить, как туда ехать. Водитель смотрит на меня так, будто хочет спросить: «Вам действительно туда нужно? Туда никто никогда не ездит». Но когда я сажусь в такси, он включает счетчик, потому что деньги есть деньги, и пусть уж они достанутся ему, а не конкуренту.
Мы едем по заброшенной промзоне, и все кажется мне не похожим на то, что я помнила. Здесь теперь все по-другому. Дело даже не в том, что сейчас день, а днем все выглядит не так, как ночью.
Просто не похоже на прежнее место. То, что в темноте я приняла за аварийные постройки, оказалось пустыми стенами, сначала недостроенными, а потом и вовсе заброшенными. Три или четыре раза прошу водителя остановиться, как только что-то кажется мне смутно знакомым, и начинаю искать глазами граффити у входа в «Фак-Фэктори». Ничего.
Может, указатель закрашен или стерт? Я всматриваюсь, но не могу найти следов ни того, ни другого. Лестницы, ведущие вниз, под улицу, кажутся одинаковыми, я же не настолько глупа, чтобы спускаться по ним и наугад искать нужную дверь. Прихожу к выводу, что клуб «Фак-Фэктори» в очередной раз закрыли. Он исчез, как и Анна.
Теперь остается только одно.
Нужно найти Банди.
Единственный, кому может быть известно его местонахождение, – это Сэл, бармен из «Хлеба с маслом». Когда такси останавливается рядом с баром, я вижу, что ставни на окнах закрыты. Я что есть сил стучу в них.
– Мы закрыты! – кричит изнутри Сэл.
Из моего куцего опыта общения с Сэлом мне известно, что нет смысла разговаривать с ним через закрытые ставни. Он, не выходя из бара, скорее выльет на меня поток оскорблений, чем согласится так или иначе помочь. Поэтому снова я стучу в ставни.
– Мы закрыты!
Похоже, он уже зол. Стучу снова, на этот раз дольше, делая вид, будто не расслышала. В ставнях открывается окошко, и из него высовывается недовольная физиономия Сэла.
– Какого черта тебе надо, красотка? Ты что, мать твою, оглохла? Не видишь, что мы закрыты?
Не столько вопросы, сколько обвинения и угрозы. Как я и предполагала.
– Банди, – произношу я. – Где Банди?
– Зачем он тебе? – задает встречный вопрос Сэл.
– Я ищу свою подругу. Она же подруга Банди.
– А, эту блондинку, – отзывается он.
Его голос тотчас смягчается, его лицо смягчается, все его манеры смягчаются. И я думаю: ох, Анна, так и с ним тоже? Голова Сэла исчезает внутри, растворяется в темноте бара, как Чеширский кот. Затем наружу высовывается рука.
Вытаскиваю десятидолларовую банкноту и вкладываю в руку. Рука моментально втягивается внутрь, как будто она – часть механической копилки. Жду, когда снова появится голова Сэла. Но вместо нее вновь высовывается рука.
Вот же крохобор, думаю я. Сэл из тех, кто плюнет вам в бокал, если решит, что ваши чаевые слишком малы. Я, конечно, никогда больше не появлюсь в этом баре. Но на всякий случай неохотно сую еще одну десятку. Рука исчезает внутри.
