— Летти, никакого демона не было и нет, — прерывает ее попечитель. — Ваши видения лишь плоды фантазии. Вы можете спустить фантазию с привязи, а можете призвать к порядку. Не поддавайтесь на ее провокации, голубушка.
— Я стараюсь, сэр! — Обхватив себя за плечи, безумная раскачивается, и каждому ее движению протяжным скрипом вторит кровать. — Стараюсь себя обуздать. Но страхи… они грызут меня изнутри…
— Всем нам ведомы искушения. Но это не означает, что их невозможно побороть.
— Даже вам, сэр?
— Даже мне.
— И как, вы побороли свои искушения?
— Да, — отвечает Джулиан с заминкой. — Да, поборол. Но не сразу. Борьба с ними потребовала от меня немалых трудов, и то же самое я предлагаю вам. Вы выполнили мое поручение?
— Нет, — стонет она, зарывшись лицом в одеяло.
— Хотите воды?
Привстав, Джулиан протягивает своей протеже не стакан и не кружку, а кожаную фляжку, которую та подносит к трясущимся губам. Пока пьет, обливает подбородок и шею и вытирается свежим полотенцем, которое берет из вороха на тумбочке. Флягу невозможно разбить, а полотенце — чтобы вытирать слезы. Вот какие приготовления имел в виду мистер Эверетт!
— Сегодня вы пребываете в сознании и не представляете опасности ни для себя, ни для окружающих, — говорит Джулиан негромко, словно беседует сам с собой. — Но такие дни выпадают все реже. Вы ускользаете во тьму и скоро утратите способность различать, кто свой, а кто чужак.
Он опускается на стул и сидит сгорбившись, словно усталый Атлант, который впервые осознал, сколь тяжела его ноша.
— Но прежде чем между нами оборвется связь, сделайте то, о чем я вас прошу. Вспомните. Просто вспомните. Когда вы подбежали к констеблю, на вас был пеньюар — видимо, первое, что попалось вам под руку, а вместо шали вы кутались в плед. Сколько кварталов вы так пробежали? Один квартал, два, полгорода? Где вас держали до побега? Далее, вы были избиты так сильно, что лишь чудом сохранили зубы, и на теле у вас виднелись следы жесточайших истязаний. Кровоподтеки поверх синяков, рубцы поверх шрамов. Кто был вашим мучителем, Летти? Клиент, сутенер, содержатель дома терпимости? Один человек, группа лиц?
В ответ доносятся стоны, и Джулиан повышает голос, чтобы их перекричать:
— Кто бы он ни был, я найду его и вчиню ему иск от вашего имени! Опишите мне этого человека и скажите, где его искать!
— Это был вовсе не человек, сэр… — давится всхлипами Лети. — Он сам сказал так… сказал, что выпустит мне кишки и заставит смотреть… что мои глаза он оставит напоследок… это был демон, сэр…
— Видимо, и сегодня я от вас проку не добьюсь, — коротко вздыхает попечитель. — Но я все равно его найду. Найду, вы слышите? И хотя не смогу отплатить ему тем же самым — всё ж не Средние века на дворе, но ступальное колесо я ему обеспечу. Каторжные работы лет эдак на пять. Посмотрим, как ему это понравится!
Под высоким воротником у меня зреет жар и ползет вверх по шее, а оттуда по щекам, пока скулы не превращаются в две головешки. Радость, смущение и досада раздирают меня, но источник у противоположных чувств один. Я ошиблась. Мои опасения не подтвердились!
Что я рассчитывала увидеть в приюте? То же, что и везде: показную набожность, под которой, как тараканы под обоями, прячутся жестокость, ханжество и своекорыстие. Жизненный опыт приучил меня с недоверием относиться к людям и их затеям, пусть и самым благим. Но мне явилась иная картина. Она настолько не укладывается в мое видение мира, что рассудок выталкивает ее, как инородное тело.
Досада — на мое недомыслие, стыд, что я возвела напраслину на честного человека, и радость, что он — мой жених. Мне хочется обнять его и целовать это некрасивое лицо, усыпанный бледными веснушками лоб, сухие губы, на которых мелькает самодовольная улыбка, но, боже правый, уж ему-то есть за что себя уважать! Я хочу выйти за него замуж. И наконец позволить себе его полюбить.
Чуть приоткрыв дверь, боком проскальзываю в комнату, и Джулиан, развернувшись, начинает грозно:
— Я же распорядился мне не мешать… — но сбивается и смотрит на меня в молчаливом изумлении.
Я тоже молчу, не зная, что и сказать, кроме того, что он привязал меня к себе крепко-накрепко. Против томных взглядов Марселя я могла бы устоять, то эти слова, пусть и предназначенные не мне, навылет пронзили мое сердце, и оно истекает кровью, теплой и сладкой, как патока…
Он соблазнил меня милосердием.
— Джулиан, я не смогла усидеть на месте и решила прийти, — начинаю я, но мою сбивчивую речь заглушает крик — дикий, отчаянный, как если бы само безумие обрело голос.
— Нет!!!
Вскочив на ноги, Летти прижимается к стене, ерзая лопатками по бежевым обоям, и вскидывает руки со скрюченными пальцами. Волосы спутанной гривой падают ей на лицо, и сквозь пряди жутко блестят белки глаз.
— Нет, не подходи! — Рот ее распялен так, что на губах выступают капли крови. — Не подходи, вестница смерти!!
— Летти, право же… — начинает Джулиан, но умолкает, оглушенный воплем.
— Я вижу тебя насквозь! Убийца, убийца! Она погибла по твоей воле! Это ты пожелала ей смерти! Караул! Здесь убийца!!!
Джулиан быстро соображает, что к чему, и оттесняет меня в коридор, успевая захлопнуть за нами дверь, прежде чем безумица соскакивает с кровати — одним прыжком, как задетое пулей, но еще полное сил животное. Ногти скребут древесину, в смотровом окошке мелькает сначала карий глаз с крошечным острым зрачком, а затем измазанные кровью губы. Я отшатываюсь, стирая с лица плевок.
— Он стоит за твоей спиной! — кричит Летти и колотит в дверь. — Он, демон смерти! Демон-губитель с опаленными крыльями! Потому что ты вызвала его из ада, и теперь он жаждет крови! И ты его пособница, ты! Гадина! Кто станет новой жертвой, кого еще ты ему отдашь?!
Оборачиваюсь к Джулиану, который глядит на меня во все глаза, и падаю ему на грудь, достаточно медленно, чтобы он успел меня подхватить. Обычный обморок, без бабочек. Иного пути к отступлению у меня нет.
Глава 15
— Флора? Флора, вы уже не спите?
Во всех прочитанных мною романах героиня, пробуждаясь после многодневного забытья, долго нежится на перине, разминая затекшие от бездействия конечности и восстанавливая в памяти события, предшествовавшие тому мигу, когда вокруг нее сгустилась тьма.
Мой случай безнадежен. Будит меня не участливый голос жениха — он раздается уже в ответ на мое шевеление — а нестерпимое желание ответить на зов природы. Не припоминаю, чтобы хоть одна книжная дева, отверзя вежды, бросалась на поиски ночного судна. Прислонив подушку к изголовью, присаживаюсь и скрещиваю ноги под одеялом. Чепца на мне нет, растрепанные со сна волосы липнут к вискам. Был ли у меня жар? Или Олимпия соизволила отпустить в детскую угля?
