Теперь же все мои опасения казались страшно далекими, словно капризы наивного перепуганного ребенка. Мы с Филиппом были предназначены друг для друга. Я могла стать для него не просто женой и сосудом для его семени. Мы оба были молоды, и впереди у нас лежала вся жизнь. Вместе мы могли сделаться благородными и мудрыми правителями. Мы могли передать власть и богатство нашим детям, а затем уйти на покой и вместе стареть, предаваясь воспоминаниям. А когда наши кости превратятся в прах в мраморной гробнице, наша кровь продолжит править после нас, пока сам мир не прекратит существовать.
Я свернулась в клубок под боком у Филиппа. Он что-то пробормотал и сонно подвинулся, положив мою руку себе на грудь. Под пальцами сильно и ровно билось его сердце.
Закрыв глаза, я погрузилась в сон.
* * *
Мы тепло распрощались с Маргаритой в Антверпене, где началось ее путешествие в Испанию. Затем отправились в Брюссель, густонаселенный живописный город на севере Фландрии. Буйный пейзаж вокруг очаровывал взгляд, но меня поразило, как невелико было герцогство Филиппа, зажатое, словно бисквит, между севером Франции и широко раскинувшимися германскими княжествами. На поездку из Гранады в Толедо требовались недели, но до шумной столицы Фландрии мы добрались всего за четыре дня. Казалось, вся страна могла поместиться в уголке Кастилии и еще осталось бы свободное пространство. Может, именно потому я практически не встречала признаков бедности или необитаемых каменистых просторов. Здесь все имело свою цель и свое место.
Богато украшенные покои герцогского дворца Филиппа поразили меня до глубины души. Здешний двор напоминал целый город – я никогда еще не видела столько народу. В Кастилии Реконкиста сократила численность придворных до минимума, поскольку приходилось быть готовыми в любой момент отправиться в путь. Во Фландрии же, казалось, единственной причиной для переезда мог стать лишь собственный запах; более того, фламандцы утопали в показной роскоши, подчеркивая непрестанное стремление к богатству. Где же еще имелись все возможности сделать состояние, как не при дворе? Соответственно, туда стремились все – епископы и прелаты, вельможи и их свита, послы и секретари, вездесущие льстецы и нахлебники, бесчисленные слуги и лакеи.
И конечно, женщины – множество женщин. Жены и дочери, любовницы, знатные дамы и куртизанки – все цеплялись за доступную их полу ограниченную власть, каждая была полна решимости познакомиться со мной и добиться моего расположения. В кричаще-ярких платьях, с накрашенными лицами, они постоянно прихорашивались, бесстыдно флиртовали и строили интриги не хуже священников.
Собираясь днем на галереях, они обменивались шутками о нынешних и прошлых любовниках, обсуждали моду на чепцы и болтали о политике. Казалось, они знали обо всем, что происходило при каждом европейском дворе, – кто, что, когда и с кем. Я слышала о распрях в Англии, куда было суждено отправиться моей сестре Каталине, об ужасной тридцатилетней гражданской войне, истребившей английскую знать и положившей начало династии Тюдоров под властью Генриха Седьмого. Я узнала о предательствах французов и их стремлении овладеть Италией, о продажных Валуа и их наследии алчных королей. Поскольку я была главной дамой двора, эрцгерцогиней, меня неумолимо затягивало в их сети, словно муху в паутину. Лестью и комплиментами они вовлекали меня в свои беседы, засыпая вопросами.
Я обнаружила, что Испания для них – далекая экзотическая страна, окутанная предрассудками и тьмой мавританского владычества, и что мою мать почитают как королеву-воительницу. Им хотелось как можно больше знать о падении Гранады, о путешествиях Кристобаля Колона, и правда ли, будто калифы держали своих жен в заточении, обезглавливая любого, кто осмеливался на них хотя бы взглянуть. С раскрытым ртом они слушали мои рассказы об охранявших гарем евнухах, о том дне, когда я увидела Боабдиля низложенным. Взамен они учили, как с помощью пудры скрыть оливковый оттенок моей кожи, и убеждали меня, что в их откровенных платьях я буду смотреться просто великолепно.
Естественно, все это могло привести лишь к одному.
Примерно через месяц после моего приезда в Брюссель, когда я стояла со своими фрейлинами у себя в комнате, примеряя последнее из новых платьев, заказанных к предстоящей поездке по территориям Габсбургов, ворвалась донья Ана:
– Я не потерплю подобной дерзости! Только взгляни на себя! Такой корсаж годится разве что для женщины дурного поведения. И твои волосы должны быть завязаны лентой, как подобает даме, а не болтаться из-под той бессмыслицы, что сейчас у тебя на голове.
– Это французский чепец, – коротко ответила я.
Я надеялась, что моя дуэнья и остальные дамы заняты повседневными делами по хозяйству, вверив мои личные нужды другим. Следовало догадаться, что надолго ее терпения не хватит, и меня вовсе не радовал подобный скандал в присутствии фламандских женщин во главе с мадам де Гальвен.
– Так вот, значит, до чего дошло? Инфанта хвалит моду смертельных врагов Испании?
Я стиснула зубы, чувствуя, что еще немного и я не выдержу.
– Донья Ана, это всего лишь головной убор, – услышала я голос пытавшейся разрядить обстановку Беатрис.
– Всего лишь головной убор, говоришь? – Донья Ана повернулась к мадам де Гальвен.
Фламандская дама стояла неподвижно, худая, словно высохшая ветка; с ее пояса свисала на цепочке подушечка для булавок.
– Это все вы, мадам! – обвинила ее дуэнья. – От вас одни беды. Своими причудами вы лишь морочите голову ее высочеству! Она – испанская принцесса, и подобные платья ей ни к чему.
Мадам де Гальвен даже не стала повышать голос:
– Ее высочество сказала, что у нее нет ничего подходящего для придворных выходов, поскольку ее приданое утонуло вместе с кораблем. Я просто ответила ей, что, как эрцгерцогиня, она всегда должна выглядеть соответственно своему положению.
– И тут же снабдили ее гардеробом, достойным шлюхи! – Донья Ана снова развернулась ко мне. – Тебе следовало написать в Кастилию. Ее величество вряд ли позволила бы иностранке тебя одевать.
– Может, и нет, – уже жестче ответила я, – но мне в любом случае нужен новый гардероб.
Я повернулась к фрейлинам, ждавшим с частями прекрасного ярко-желтого бархатного платья в руках.
– Начинайте, – велела я.
Женщины поспешно облачили меня в нижнюю юбку и корсаж с золотыми вставками. Затем они пристегнули подбитые рысьим мехом рукава, завязали тесемки на поясе и корсаже, стянув талию. Я вызывающе посмотрела в зеркало, скрывая недовольство низким квадратным вырезом, обнажавшим груди почти до сосков.
– Это скандал! – взорвалась донья Ана. – Когда это испанская инфанта сама выбирала себе гардероб, а тем более красовалась в столь бесстыдном наряде?
Похоже, она зашла чересчур далеко. Я развернулась кругом:
– Хватит! Я не желаю, чтобы со мной разговаривали как с ребенком!
У доньи Аны отвисла челюсть. Прежде чем она успела вновь обрести дар речи, мадам де Гальвен шагнула ко мне.
