– Вот как? – удивился он.
Меня снова охватили сомнения – еще не поздно. Я еще могу сочинить какое-нибудь убедительное объяснение. Не знаю почему, но я этого не сделал, вдруг почувствовав непреодолимую потребность сказать правду Никогда прежде я ни с кем не делился тайной своего происхождения по доброй воле. Однажды поняв, что мои признания делают меня объектом злобных насмешек и жестоких подозрений, я решил, что буду рассказывать правду только в случае крайней необходимости. О некоторых вещах не стоит говорить вслух, если не спрашивают. От этого лишь рождаются разные домыслы.
Пока все это проносилось в моей голове, Сесил глядел на меня со спокойной задумчивостью, и мне казалось тогда, что он воспримет мои слова как нужно или даже сможет посочувствовать мне. С таким пониманием смотрела на меня только мистрис Элис – и даже самое трудное признание давалось легко. Я привык доверять такому взгляду.
Я набрал в легкие побольше воздуха:
– Я найденыш. Мистрис Элис, женщина, вырастившая меня, дала мне это имя. В совсем старые времена Прескотты жили в доме священника. Там-то меня и нашли – в бывшем доме священника, рядом с замком Дадли.
– А твое имя? – спросил он. – Тоже заслуга мистрис Элис?
– Да. Она была из Ирландии. И очень чтила святого Брендана.
Последовала тягостная пауза. Ирландцев презирали, считая их бунтовщиками, но до сей поры мое имя не пробуждало ничьего любопытства. Я испугался, не сболтнул ли лишнего. Разумеется, деятельный человек даже рождение вне брака мог обернуть в свою пользу. С другой стороны, подобный изъян в происхождении отнимал больше возможностей, чем предоставлял. Фактически это был приговор к пожизненной службе в полной безвестности в лучшем случае и к нищете – в худшем.
Наконец Сесил произнес:
– Ты сказал «найденыш». Полагаю, это означает, что твои родители отказались от тебя?
– Да. Мне было самое большее неделя от роду.
Я изо всех сил старался сохранять бесстрастность, но голос отказывался повиноваться мне, то и дело срываясь и выдавая мою беспомощность.
– Мистрис Элис пришлось нанять для меня кормилицу из города. Судьбе было угодно, чтобы эта женщина потеряла своего ребенка, – иначе я мог бы и не выжить!
Он кивнул. Прежде чем вновь повисло неловкое молчание, я поспешно заговорил, не слишком задумываясь над тем, что несу:
– Мистрис Элис нередко говаривала: мол, повезло монахам, что меня не подбросили на порог монастыря. Я бы опустошил все их кладовые, и как бы они тогда выстояли в той передряге, что устроил им старикан Генрих?
Я засмеялся прежде, чем успел понять свою оплошность. Разговор зашел о религии – а ведь о ней крайне небезопасно болтать при дворе. Я не стал уточнять, что мистрис Элис полагала, будто больше моего аппетита только мой рот.
Сесил молчал. Я уже подумал было, что влип не на шутку из-за собственной неосмотрительности, когда он еле слышно пробурчал:
– Какая ужасная история.
Это проявление сочувствия никак не отразилось в его глазах: он по-прежнему вдумчиво изучал меня, словно желая запечатлеть мои черты в памяти.
– Мистрис Элис не знала, кто твои родители? Это могла быть незамужняя девица из местных – попала в историю с кем-то из владельцев усадьбы, а сказать побоялась. Боюсь, чаще всего так и бывает.
– Мистрис Элис умерла, – произнес я невыразительно.
Только что я по доброй воле сделал важное признание, но в моей жизни были горести, о которых я предпочел бы умолчать даже сейчас.
– На нее напали грабители по дороге в Стратфорд. Если она и знала что-то о моих родителях, то унесла это с собой в могилу.
Сесил потупил взор:
– Мне жаль, что так получилось. Любой человек, вне зависимости от происхождения, заслуживает знать, кто он и откуда. – Неожиданно он наклонился ко мне. – Но ты не впадай в отчаяние. Даже найденыши могут подняться высоко в нынешней Англии. Фортуна улыбается и тем, кому поначалу не везет. – С этими словами он отступил. – Что ж, приятно было познакомиться, оруженосец Прескотт. Если тебе что-то понадобится, не стесняйся обращаться ко мне – найти меня легко.
Он одарил меня еще одной загадочной улыбкой, развернулся на каблуках и зашагал прочь.
Глава 3
Я подождал, пока мастер Сесил не скрылся из виду, вдохнул поглубже и постучал в дверь. Никто не отозвался. Постучав еще раз и не дождавшись ответа, я надавил на ручку. Дверь поддалась.
Оказавшись внутри, я увидел, что «покои», как именовал их Сесил, состояли из небольшой комнаты, где главным предметом мебели являлась кровать с покосившимся балдахином. Исцарапанные деревянные панели закрывали нижнюю часть стен; в единственное окошко было вставлено зеленое стекло. Пол усеивали беспорядочно набросанные камыши; тут и там валялись испачканная одежда, кухонная утварь и столовые приборы. Стоял тошнотворный запах протухшей пищи и грязного белья.
Я сбросил седельную сумку на порог. Воистину некоторые вещи не меняются никогда. И в дворцовых покоях отпрыски Дадли умудряются жить как свиньи в хлеву.
С кровати раздавался храп. Я двинулся на звук, поминутно наступая на громко хрустевшие кости, незаметные в камышах. Аккуратно обойдя лужу рвоты, я потянул за полог. Перекладины угрожающе заскрипели. На всякий случай я отступил назад, внутренне готовясь к тому, что весь выводок Дадли с воем выпрыгнет на меня, потрясая кулаками, как бывало в детстве. В действительности же я увидел на кровати единственного человека со спутанными волосами цвета грязной пшеницы, одетого лишь в мятые чулки и рубашку. От него исходил запах дешевого пива. Гилфорд Дадли, семнадцати лет, младшенький в этой компании, в данный момент безнадежно пьяный. Я слегка ущипнул свисавшую с кровати руку, но его глотка исторгла лишь очередную руладу громкого храпа. Тогда я отважился потрясти его за плечо. Гилфорд взмахнул руками и поднял лицо с отпечатками мятой простыни.
– Чума на тебя! – пробубнил он.
– И вам доброго вечера, милорд Гилфорд, – ответил я, предусмотрительно сделав шаг назад.
Хотя он был младшим из пяти братьев и его я побеждал в схватках чаще, чем остальных, вряд ли следовало затевать побоище в первый же час моего пребывания при дворе. Он уставился на меня, пытаясь пробудить свое пропитое сознание и понять, кто перед ним. Когда это ему удалось, он насмешливо фыркнул:
– Ага, сиротка-ублюдок пожаловал. А какого черта ты здесь?..
Тут он закашлялся и нагнулся, чтобы сплюнуть на пол. Постанывая, он снова раскинулся на кровати:
– Ненавижу ее. Я ей еще покажу. Клянусь, она еще попляшет, эта добродетельная сучка!
– Она что, подсыпала вам чего-нибудь в эль? – невинно поинтересовался я.
Он сверкнул на меня глазами, пытаясь выбраться из кровати. Ростом он не уступал остальным Дадли, и, если бы эль не поубавил сил, он справился бы со мной, как с сопливым щенком. Неосознанно я нащупал рукоять кинжала. Разумеется, я не собирался обнажать оружие: простолюдин может быть приговорен к смерти, даже если угрожает дворянину лишь на словах. Но все-таки потертый эфес в ладони давал ощущение уверенности.
