Джорджия внимательно осмотрела наряды – темно-синий, светло-синий и серый, расшитый мелкими цветами.
Она взяла светло-синий костюм и протянула Дрессеру:
– Приложите-ка к себе, милорд.
Цвет ткани был близок к цвету ярко-синих глаз Дрессера, однако она указала пальцем на другой:
– А теперь серый.
Когда он послушно приложил к себе серый костюм, она отступила на шаг:
– Да, трудно было предположить заранее… но тем-то мода и интересна! А этот наряд не смогут узнать, Парджетер? По-моему, темно-синий принадлежал лорду Ашарду.
– Вы весьма наблюдательны, миледи. Мы сменили отделку, ведь к такого рода деталям следует всегда относиться со всем вниманием, однако истинного знатока моды не провести! Что же до серого костюма, то его видели лишь в Ирландии. В Лондоне его никто ни разу не надевал, уверяю вас, однако мы все равно перестраховались и тоже сменили отделку.
Кивнув, Джорджия обернулась к Дрессеру:
– Вам нравится?
– Я всецело в ваших руках – мне самому все это малоинтересно.
– А вы могли бы себе позволить взойти на борт корабля в неподобающей одежде?
– Вы угодили в яблочко, – улыбнулся Дрессер.
– Тогда расплачивайтесь, милорд, и займемся прочими делами.
Дрессер вышел, оставив Джорджию в некотором смятении, хотя она и не понимала причин. Она помнила туманные намеки Джейн, однако отказывалась верить, что Дрессер может представлять для нее опасность.
Джейн говорила также о том, что он военный человек. Он бывал в битвах, а это означает – убивал. И наверняка жизнь его была нелегка – может быть, поэтому он порой сердится на нее за легкомыслие. Но что же можно поделать – судьба распорядилась так, что она жила всегда легко и беззаботно и вовсе не желала иной участи…
Он был так непохож на всех тех, кого она знала, – ни на Дикона, ни на де Бофора, ни на прочих. Все эти люди всосали вкус к роскоши с материнским молоком. Однако и на других, бесшабашных сорвиголов, он тоже был непохож – например, на Шелдона или Ванса. Они сами искали себе приключений.
Но это несходство не внушало Джорджии опасений. Ровным счетом никаких.
Уж до дома Мэри Гиффорд она вполне может дойти с ним, ровным счетом ничего не боясь!
Успокоив себя таким образом, она дружески улыбнулась вошедшему Дрессеру, совершенно овладев собой.
Впрочем, он, кажется, чувствовал себя несколько иначе. Когда дверь магазинчика закрылась за ними, он спросил:
– А куда запропастилась ваша служанка, леди Мейберри?
– Я отпустила ее повидать сестру – она живет тут неподалеку. Не дуйтесь! Мы вскоре тоже пойдем туда. Скажите лучше, вы предпочитаете парик или визит к парикмахеру?
– Парик у меня есть. Вы считаете разумным находиться со мной без сопровождения?
– Вполне.
– Тогда почему вы так тщательно закрываете лицо вуалью?
– Просто защищаюсь от пыли и грязи. Вы хотите сказать, что представляете для меня опасность, милорд?
– Вы даже представить не можете, насколько правы.
Он пытался ее обескуражить, однако тщетно.
– На море, возможно, вы и опасны. Но сейчас-то мы с вами на суше, не так ли? – И не просто на суше – на оживленной городской улице. Неужели она сама себя успокаивает? Смешно! И она предпочла заговорить о предмете, куда менее опасном: – Итак, парик. Он вполне подходящий?
– Надеюсь. Его следует напудрить?
– На балу большинство джентльменов будут в напудренных париках, и многие леди также.
– Включая вас?
– Я надеваю напудренный парик лишь в исключительных случаях. Например, ко двору.
– Весьма умно: ведь у вас такой великолепный цвет волос.
– О, благодарю, милорд! – лучезарно улыбнулась Джорджия.
Дрессер улыбнулся в ответ:
– Вряд ли это для вас столь потрясающая новость. Я не блещу галантностью, не правда ли? Прошу меня извинить: я предпочитаю говорить честно. Например, совершенно не понимаю, отчего белизна волос в такой моде в высшем свете. Ведь седина – признак возраста.
Джорджия радостно ухватилась за возможность переменить тему:
– Никогда не задавалась этим вопросом. Уже не помню, откуда пошла эта мода. Кажется, во времена Реставрации еще не пудрили волос.
– Тогда носили длинные кудрявые парики. И весьма объемные. Возможно, такие трудно было бы напудрить.
– Там, где дело касается моды, трудности никого не пугают. В париках мужчины выглядят романтично, даже если наружность их оставляет желать лучшего. У нас в Эрне висит портрет моего дедушки в цветущем возрасте: лицо у него суровое и грубоватое, однако в парике с обилием кудрей он выглядит просто душкой. Я бы даже соблазнилась таким…
– Но ведь парик когда-нибудь придется снять.
– Полагаю, я бы опомнилась куда раньше.
– Мудрая леди. Мы, мужчины, на самом деле суровы и грубы, даже если носим шелка и кудри.
– Мой муж был другим.
– Прошу простить, – осекся Дрессер.
– Нет-нет, – запротестовала Джорджия, – у меня и в мыслях не было укорять вас! Но Дикон и вправду был добросердечен, очень щедр и прекрасно воспитан. Поэтому все это и было так ужасно… – Она ускорила шаг, не позволяя печальным воспоминаниям овладеть ею. – Извините меня.
Она была рада, что под вуалью не видно слез.
– Когда вы в последний раз гуляли по этим улицам?
– О-о-о… – Джорджия остановилась. – За день до смерти мужа. – Она сглотнула комок в горле и тряхнула головой, силясь не выдать печали. – Он с удовольствием посетил бы лавочку Парджетера. Из чистого любопытства, разумеется.
– Разумеется. Ведь ему были совершенно ни к чему костюмы с чужого плеча. Он ведь был весельчак, ваш муж?
– Да… да, конечно.
Грусть не оставляла ее – и Джорджия поняла причину. Не отдавая себе в этом отчета, она шла вовсе не в сторону дома Мэри Гиффорд. Сейчас они стояли на углу Биллинг-роуд, как раз напротив дома, в котором она жила когда-то…
– Мы пошли не в ту сторону, – сказала она, обернувшись к Дрессеру.
Он взял ее под руку:
– Воспоминания?
– Не имеет значения.
– Имеет. Что это за улица?
Джорджия помешкала и нехотя ответила:
– Тут мой бывший особняк… то есть наш бывший дом.
– Покажите мне его.
– Нет.
– Прошу вас.
– К чему? – нахмурилась она.
– Вам необходимо изгнать призраков прошлого из вашей жизни. Иначе они навсегда останутся с вами и будут вечно терзать ваше сердце.
