Кофейни, где собираются торговцы или студенты, его мало интересовали. Ему нужны места, где праздные джентльмены пьют кофе и делятся светскими сплетнями. Он знал несколько таких мест.
Спустившись вниз, он увидел, что лакей услужливо распахивает двери перед элегантным джентльменом в оливково-зеленом сюртуке, полосатом жилете, белоснежных чулках и туфлях на довольно высоких каблуках.
Лорд Селлерби во всей красе.
– Лорд Селлерби с визитом к леди Мейберри, – произнес сей джентльмен, переступая порог.
Лакей впустил гостя, однако заступил ему дорогу наверх:
– Ее светлости нет дома, милорд.
Селлерби недоверчиво сощурился, словно подвергая сомнению слова лакея, но тут увидел Дрессера.
– Милорд! – Он отвесил церемонный поклон, но если бы взгляды могли ранить, Дрессер уже был бы в крови. Наверняка Селлерби прослышал про обручение.
– Милорд, – эхом откликнулся Дрессер, пересекая холл и силясь скрыть непозволительное ликование. – Искренне рад вновь видеть вас.
– Так вы уходите? Могу ли я немного проводить вас?
Дрессер предпочел бы тотчас направиться по делу, однако не видел возможности вежливо отказать, да и, похоже, Селлерби необходимо было излить желчь. И пусть лучше мишенью послужит он, нежели Джорджия. Шагая по улице, Дрессер силился приноровиться к нервной походке Селлерби.
– По нраву ли вам городские развлечения, сэр? – спросил Селлерби.
– Весьма, однако времени на развлечения досадно мало. Мое поместье настоятельно требует заботы.
– А вскоре, видимо, потребует и вашего возвращения в Девон. Полагаю, вы находите здешнее общество чересчур легкомысленным, особенно после службы на флоте.
– Отчасти, – ответил Дрессер, недоумевая, куда клонит собеседник. – Опасностей и здесь достаточно: народные волнения, увы, продолжаются, на улицах порой, мягко говоря, неспокойно.
– Увы, сэр. В прошлом году я лишился своего камердинера. Послал беднягу с поручением, всего за несколько кварталов – а потом его нашли бездыханным, с разбитым черепом…
– Прискорбно. Примите искренние соболезнования.
– И правда, камердинер был великолепный!
Дрессер в очередной раз убедился, что для Селлерби важны единственно его личные интересы. С этим можно было смириться, если бы не одно «но»: он желал заполучить Джорджию.
– Вчера вечером прошел забавный слушок, – сказал Селлерби с ухмылкой.
– Касательно чего именно? – спросил Дрессер, тщетно пытаясь придумать, как избавиться от докучливого спутника.
– Я слышал, будто… О, вас это должно позабавить, милорд! Так вот, я слышал, будто вы помышляете о помолвке с Джорджией Мейберри. Я, разумеется, этот слух тотчас опроверг.
– Как необычайно мило с вашей стороны, сэр. Впрочем, в этом не было надобности.
– Пожалуй, вы правы. Всерьез этого не воспринял никто, уверяю вас.
– Вам не приходило на ум, что, возможно, слух правдив? В конце концов, я гощу в резиденции Эрнескрофтов.
Селлерби остановился, будто споткнувшись, и искоса взглянул на Дрессера:
– Так вы остановились у… у них?
– В данных обстоятельствах это представляется вполне разумным.
– Мой дорогой Дрессер! – Селлерби, оправившись от первого потрясения, продолжил путь. – Вы новичок в городе, а учитывая ваши обстоятельства, большую часть жизни провели в море. И вас никоим образом нельзя винить в неведении касательно обычаев высшего света.
– Вы сама любезность, сэр.
– В частности, вы наверняка не представляете себе особенностей поведения леди, подобных Джорджии Мейберри, – ведь на флоте служат одни лишь мужчины!
– Вообразите, я не раз бывал на берегу, – сухо заметил Дрессер.
– Однако вряд ли вы вращались в высшем свете.
Дрессер предпочел не спорить.
– И вы, возможно, не понимаете, – продолжал Селерби, – некоторых… шуток, привычных для великосветских леди.
– Вы имеете в виду сейчас конкретно леди Мейберри?
– Она из всех дам ее круга самая… игривая, сэр. И если она соблаговолила обратить на вас внимание и даже пофлиртовала с вами слегка, то…
– И даже если поцеловала меня в парке Треттфорд-Хауса?
Селлерби вновь словно споткнулся, и ладонь его сжала золотой набалдашник щегольской трости. Дрессер внутренне изготовился к удару и даже прикинул, что внутри трости мог скрываться потайной клинок, однако Селлерби тотчас овладел собой и улыбнулся:
– Всего лишь игра, кокетство – как я и сказал. Видите, я вовсе не зря вас предупредил.
– А мне подобная игривость представляется обворожительной.
– Тут я с вами согласен, однако было бы ошибкой воспринимать такие игры всерьез.
Ну все, довольно! Надобно осадить негодяя, покуда он не начал всерьез досаждать Джорджии!
– Стало быть, граф Эрнескрофт тоже мило шутил, всерьез обсуждая со мной возможность нашего союза? А его супруга решила мило поразвлечься, пригласив меня пожить в Эрнескрофт-Хаусе?
Дрессер видел, что Селлерби вот-вот бросит ему в лицо обвинение во лжи. Но, разумеется, не сделал этого: такая выходка вполне могла оказаться поводом для дуэли, а при малейшей угрозе насилия человек его сорта в ужасе забирается под стол.
– Мой дорогой Дрессер, боюсь, что вся семейка играет с вами, словно кошка с мышкой. Хотя, убей меня Бог, не понимаю, зачем им это понадобилось. Вы их чем-то обидели? Ах да! Те самые скачки! – Селлерби злорадно хихикнул. – Эрнескрофт раздосадован проигрышем. Ну сами подумайте, дорогой Дрессер, что общего между вами и леди Мейберри? Ведь вы и встречались всего дважды. Тогда как я числюсь в ее ближайших друзьях уже не один год. У нас общие интересы, одинаковые вкусы…
– Вам такое кажется величайшей несправедливостью, правда?
– Скажем по-иному: это невероятно. Поправьте меня, если я ошибаюсь: вы унаследовали полуразрушенную усадьбу, состояние вашей семьи пущено по ветру, а иных средств к существованию вы не имеете.
– Тут спорить не стану.
– А представляете ли вы, сколько тратит Джорджия Мейберри на одно-единственное платье?
– Ну, поскольку в ее гардеробе их более чем достаточно, это не имеет значения.
– Не имеет значения? Клянусь всеми богами Олимпа, она никогда не надевает одно бальное платье дважды.
– Насколько мне известно, тот наряд, в котором она блистала на балу у сестры, был не нов.
– Но она только что сняла траурные одежды, у нее просто недостало времени, чтобы выдумать и заказать новые платья.
– Так она сама их придумывает? Что ж, это тем более достойно восхищения.
Селлерби пренебрежительно отмахнулся:
