Мартин молчал, но даже слабого ночного освещения хватило, чтобы Ласло заметил, как напряглось его лицо.
— Послушай меня, Мартин. Мы можем проникнуть в крепость, но сможешь ли ты найти там леди Джоанну?
— Я бывший ассасин, а нас хорошо обучали, как ориентироваться среди построек и скрываться, оставаясь незамеченными.
— Я не сомневаюсь в твоих навыках, парень. Однако замок Монреаль — это запутанный лабиринт, где одна галерея проходит над другой, нижние помещения укрыты верхними, есть немало тупиков и всевозможных строений. Поэтому я бы хотел завтра присмотреться к замку, обойти его вокруг горы и попытаться, освежив память, поразмыслить, где могли поселить пленницу. Возможно, мне удастся даже набросать некое подобие плана для тебя. И если все получится — да поможет нам Пречистая Дева! — нам легче будет уехать от замка, ибо как раз послезавтра отбывает египетский караван и это наверняка собьет с пути преследователей.
Мартин, подумав, кивнул. Он понимал, что его снедает нетерпение, но подобное чувство не лучший советчик, когда надо взвесить каждый шаг. Поэтому разумнее будет прислушаться к советам опытного орденского лазутчика Ласло Фаркаша.
Джоанна устроилась среди ковров и подушек в нише окна и, лениво перебирая струны лютни, пела:
Мой ангел-хранитель меня потерял. Ветер мысли унес в никуда. Все вокруг безразлично, я будто во сне И уже не проснусь никогда. В моей душе лишь пустота, И вокруг меня — пустота, пустота…
Ее голос, музыкальный и бархатистый, сейчас звучал приглушенно и вяло. Затуманенные глаза, казалось, были устремлены в никуда. Рядом на столике стояли прохладительные напитки и блюдо с инжиром, но Джоанна даже не смотрела на лакомство. Она вообще не знала, голодна ли, испытывает ли жажду, уютно ли ей. Полное равнодушие.
Я не чувствую разницы — день или ночь, Может, месяц прошел или два? И не ведаю, есть ли на свете кто, Кому важно, что я жива. В моей душе лишь пустота, И вокруг меня — пустота, пустота…
— Вы не ели со вчерашнего дня, мадам. — Подсевшая к ней Даниэла попыталась угостить Джоанну с ложки свежим йогуртом с ломтиками абрикосов. — Ну же, деточка. Ведь повар Мансур так старался, желая вам угодить и вернуть улыбку на ваше нежное личико.
В ее голосе слышались как просьба, так и упрек. Ибо повар Мансур, которого ранее часто вызывала для похвалы пленница, явно пользовался симпатией пожилой армянки. Даже Фазиль уже стал ворчать, что Даниэла завела шашни с замковым кухарем. Она и сейчас поднялась к Джоанне с нижнего яруса замка, где располагалась кухня, и, видимо, ради того, чтобы поразить своего милого Мансура, вырядилась в это длинное ярко-розовое покрывало, которое отдала ей равнодушная ко всему Джоанна. Но англичанку больше не радовали щедрые подарки аль-Адиля, она раздала прислужницам почти все его подношения, она вообще не хотела больше наряжаться, и только владевшая ею последнее время апатия позволяла служанкам, как и ранее, все так же полировать англичанке ногти, заплетать ее длинные волосы, умащивать кожу ароматными благовониями. Джоанна позволяла им все с полным равнодушием. Она словно пребывала в полусне, не зная, кончился ее сон или продолжается. Вокруг сияло солнце, но у Джоанны было ощущение, будто ее окутывает темнота. Она потеряла ребенка, она лишилась свободы, король Ричард уезжает, а она навсегда останется в плену… Ее судьба зашла в тупик, и Джоанне казалось, будто она умерла и смотрит на окружающее с того света, из мира покоя и равнодушной тишины.
— Мадам, ну съешьте еще хоть ложечку, — упрашивала ее, не отставая, Даниэла. — Вам еще понадобятся силы. Ведь ваша малютка не умерла, ее отправили к отцу, так чего же вам горевать? С Божьей помощью однажды вы найдете ее.
Джоанна хотела бы в это верить. Ведь Обри все же христианин. И если он не вышвырнет ребенка — что вряд ли будет одобрено окружающими, — то просто отдаст маленькую Хильду кому-нибудь. Кому? Кто позаботится о малышке в военном лагере? Может, госпитальеры? А может, Обри велит отнести ребенка к какой-нибудь мусульманке, которая примет дитя в свою семью?
Джоанна старалась найти в себе силы. «Если я поддамся отчаянию, горе пожрет меня». Итак… Ей надо было хоть немного встряхнуться, чем-то заинтересоваться.
Она опять провела рукой по струнам — лютня была прекрасно настроена, звук получался мелодичный, плавный. Красиво. Когда-то ее отец говорил, что в момент грусти надо обращаться к чему-нибудь прекрасному, сосредоточиваться на красоте, уметь находить в ней радость, ибо красота согревает душу. Тусклый взгляд Джоанны скользнул по сторонам, выбирая хоть что-то, что могло ей понравиться.
Стрельчатая арка окна в ее покое была выполнена с редким изяществом — изогнутый свод, облицованный белым камнем, легко удерживал над собой массивную глыбу стены. Красиво? Возможно. И этот ковер с узорами, напоминающими цветущий луг, на котором она полулежала с лютней, тоже великолепен. Джоанна равнодушно посмотрела на него: наверное, где-нибудь на ярмарке в Англии эта пестрота цветных узоров и вызвала бы ее восхищение, но сейчас только напоминала, что она пленница восточного эмира. Хороши и эти легкие бледно-голубые шаровары из тончайшего шелка, красиво присборенные у щиколоток и стянутые серебряными цепочками. Но восточные наряды тоже не могли вызвать радость в душе пленницы. Молодая женщина перевела взгляд на светлые холмы за окном. Весной они были покрыты травянистой растительностью, и Джоанна порой слышала, как где-то вдали куковала кукушка, напоминая милую ее сердцу Англию. Но сейчас все вокруг выгорело под жаркими лучами солнца, и хотя по крутым склонам и поныне бродят вислоухие местные козы, только мусульманскому Аллаху известно, что они умудряются найти среди этой суши и жары.
Склонившись в оконном проеме, подперев голову руками, Джоанна стала рассматривать скопище людей и животных из караванов, что расположились внизу близ колодцев. С высоты они все казались мелкими, но все же она различала бродивших среди палаток женщин, лежавших, поджав под себя ноги верблюдов, торговцев в чалмах или развевающихся куфиях, похвалявшихся друг перед другом великолепными скакунами. Хаджиб Монреаля тоже подъехал посмотреть коней — некоторые из этих благородных животных были покрыты пестрыми попонами и наверняка стоили целое состояние. Джоанна, сама разводившая в своем английском поместье лошадей, невольно залюбовалась ими — просто чудо, как хороши, хотя по меркам, принятым на Западе, несколько мелковаты. Впрочем, вон тот гнедой белоногий конь будет покрепче — мощный круп, сильная грудь, высокая холка и красивая, отмеченная широкой белой полосой голова.
Джоанна не могла понять, почему вдруг почувствовала такое волнение, рассматривая эту лошадь. И только через миг поняла: белоногий гнедой поразительно походил на тех лошадей-хакне, каких разводили в ее поместье в Англии.
Джоанна даже тряхнула головой. Могла ли она ошибиться, учитывая расстояние? Но Джоанна знала каждого жеребчика, каких гоняли в табунах ее имения, знала каждую лошадь из отправляемых в Святую землю для нужд ордена Храма. Ее сердце сильно забилось: да, именно на таком коне ездил ее брат Уильям.
