Он обошел стол, глядя только на сестру, взял ее руки в свои и, не тратя времени на формальные приветствия, воскликнул:
– Эзме, почему ты здесь? Что случилось?
– Сэм, это миссис Кертис, друг Люка. Миссис Кертис, это мистер Хокинз, мой брат.
Взгляд Самсона Хокинза остановился на Эмме, и она внезапно почувствовала себя как у него на ладони, – и весьма уязвимой. Очевидно, этот человек не будет ходить вокруг да около.
Сэм Хокинз резко произнес:
– Миссис Кертис, чем могу помочь?
Эмма, пытаясь успокоиться, сделала медленный глубокий вдох и постаралась взять себя в руки.
– Большое спасибо за то, что приняли меня, мистер Хокинз. Я пришла умолять вас о помощи. Видите ли, Люка арестовали.
На лице мистера Хокинза не отразилось никаких эмоций.
– По какому обвинению?
– Кража шестисот фунтов у лорда Уинчелла.
– Понятно.
– Его увели вчера вечером, – продолжала Эмма. – Я не знаю, где он сейчас и что произойдет дальше, но мы должны…
– Он это сделал?
От изумления Эмма приоткрыла рот, спохватилась и сердито воскликнула:
– Нет! Конечно же, нет!
– Вы уверены?
Гнев вскипел быстрее, чем она успела сдержаться. Эмма всегда твердо считала, что семья должна поддерживать своих безо всяких условий и ограничений. Люк, конечно, откровенный шалопай и повеса, но это не делает его исключением из правил.
Неужели семья Люка не питает к нему безоговорочного доверия? Если так, это многое объясняет. Ничего удивительного, что он так до конца и не исцелился от своих страхов.
Она скрестила на груди руки и гневно сверкнула глазами на Сэма.
– Уверена.
Выражение его лица не изменилось, но он слегка приподнял бровь.
– Простите меня, миссис Кертис, но как вам, вероятно, уже известно, мой брат подвержен излишествам в употреблении спиртного и прочим невоздерженностям. Поступки пьяного человека могут сильно отличаться от его же поступков в трезвом виде.
Горло сжалось, слезы обожгли глаза, но Эмма не позволила им пролиться.
– Люк вовсе не пьяница, – заявила она внезапно охрипшим голосом.
Люк пьет, чтобы убежать от жестокой реальности своей жизни, но на самом деле он пьяница не больше, чем она сама.
Темная бровь поползла еще выше.
– Вот как? – сухо спросил Сэм.
– Именно так.
Мистер Хокинз долго молча смотрел на нее – члены семейства Трентов вообще слишком много на нее смотрели. Все они словно пытались проникнуть ей под кожу, чтобы понять ее мотивы. Эмме это не нравилось, и то, что мистер Хокинз так хладнокровно ее рассматривал, не помогало утишить гнев, который так и кипел внутри, стремясь вырваться на свободу.
Мистер Хокинз опустил взгляд на ее сжатые в кулаки руки и показал Эмме на стул возле стола.
– Прошу вас, присядьте. Вы должны рассказать мне о случившемся все, что знаете.
На деревянных ногах Эмма подошла к стулу и села, смутно отметив, что мистер Хокинз выглянул за дверь и велел кому-то принести еще один стул, для леди Эзме.
Как она зла! Она в бешенстве из-за того, что вынуждена защищать Люка перед его собственным братом! Один короткий вопрос: «Он это сделал?» – возмутил ее до глубины души, всколыхнув все собственнические и защитные инстинкты.
Однако же сознание подсказывала, что она реагирует слишком бурно, что она уже и так взвинчена до предела и вполне невинный вопрос мистера Хокинза просто оказался последней каплей.
Слуга поставил рядом с ее стулом еще один, и леди Эзме опустилась на него. Мистер Хокинз снова обошел стол и уселся напротив них.
– А теперь, – сказал он все с тем же раздражающим непроницаемым выражением лица, – расскажите, что произошло.
Эмма рассказала о сыщиках с Боу-стрит, поджидавших их в доме Люка, когда они вернулись из Бордсли-Грин, о бумагах, найденных в конторе Мортона, и о том, что сыщики решили, будто счет на продажу служит достаточным основанием для ареста Люка.
– А вы уверены, что они говорили о счете, найденном в документах Мортона? – спросил мистер Хокинз.
– А о каком еще счете они могли говорить? – вспылила Эмма. – В любом случае, когда я пошла проверять, все бумаги исчезли, так что вывод очевиден.
– Сыщики показали вам это доказательство? Вы его видели своими глазами?
– Нет, но…
– Они могли конфисковать бумаги Мортона как возможные доказательства, но настоящее могло появиться из любого другого места, – сказал мистер Хокинз.
– Нет, – упрямо повторила Эмма. – Вы не можете так думать. Не существует никакого настоящего доказательства. И любое другое, если и возникнет, будет всего лишь лжесвидетельством моего мерзавца мужа.
Темная бровь снова взлетела вверх.
– Почему вы в это так верите? Вы не так давно знакомы с моим братом, миссис Кертис. Что заставляет вас думать, будто он невиновен?
– Он хороший человек, – процедила она.
– Хм. Подозреваю, Люк первым не согласился бы с вами.
Грудь так распирало от эмоций, что было больно. Эмма чувствовала, что взглядом мечет кинжалы в Самсона Хокинза.
– Потому что ему слишком часто говорили, что он плохой, и в конце концов он в это поверил, – холодно произнесла она. – Эту ложь самым жестоким образом вбили в него, когда он был ребенком, и он до сих пор в нее верит.
Эмма прекрасно понимала, что говорит чересчур откровенно, но слишком злилась и слишком боялась за Люка, поэтому уже не выбирала выражений. И когда продолжила, в голосе ее звучало горькое обвинение:
– Люк так сильно старается доказать своей семье, что он человек способный и ответственный, но всякий раз вы все решаете, что он ничего не стоит. Он каждый день близок к тому, чтобы опустить руки и наплевать на все, но природная порядочность не дает ему этого сделать. А вы по-прежнему вынуждаете его верить, что у него ничего никогда не получится.
– Это неправда! – выдохнула леди Эзме.
Эмма поднялась с места.
– Вероятно, мне вовсе не следовало просить вас о помощи. Я просто не знала о степени вашего недоверия к нему.
– Миссис Кертис, – рявкнул мистер Хокинз. – Сядьте!
Она вцепилась в спинку стула. Инстинкт мощно требовал повиноваться этому человеку, властность в голосе потрясала, но Эмма не сдалась.
– Нет. Или вы пообещаете помочь своему брату любым возможным способом, или я уйду и буду помогать ему сама. Но я не позволю вам ставить под сомнение его невиновность!
Эмма гневно сверкнула на него глазами и только тут заметила, что с его лица ушли все краски, а глаза широко распахнулись от удивления, а не сощурились в гневе, как она ожидала.
