– Очень хорошо, сэр, – бесстрастно произнес Болдуин. Они с Делейни вышли, осторожно прикрыв за собой дверь.
Эмма улыбалась Люку. Он словно примерз к месту, пытаясь побороть зарождающийся страх, но ее улыбка помогала оттаять. Придавала ему смелости жить дальше.
Эмма показала на рубашку.
– Позволь, я помогу тебе снять ее.
Не торопясь, нежными руками она развязала тесемки на вороте, взялась обеими руками за рубашку и потянула вверх.
Люк сидел, как одеревеневший. Господи! У него не получится!
– Подними руки, – пробормотала Эмма ласково.
Невероятным усилием воли он подчинился. Эмма стянула рубашку через голову и положила на кресло. Повернулась и проверила повязку.
– Замечательно. Не кровоточит.
Она отвернулась, чтобы намочить в горячей воде салфетку и намылить ее, а затем снова подошла к Люку и подняла руку, готовая вымыть его.
Люк остановил ее, схватив за запястье.
– Эм… – промолвил он срывающимся голосом.
Эмма тяжело дышала, грудь ее вздымалась и опускалась. Она тревожно посмотрела Люку в глаза.
– Я знаю, Люк.
Не понимая, он наклонил голову набок.
– Я знаю, почему ты никогда не снимаешь при мне рубашку.
– Что? – с трудом прохрипел он.
– Я видела один раз. Вскоре после того, как мы приехали в Лондон. Ты проснулся от кошмара и снял рубашку. Начал мыться. – Она помолчала и срывающимся голосом добавила: – Я видела шрамы.
Люк уставился на нее, не в силах шевельнуться, не в силах произнести хоть слово. В голове словно раздавался рев. Она знает. Она знала все это время!
Эмма взяла его лицо в свои ладони, погладила большим пальцем небритую щеку.
– Я не стала упоминать об этом, потому что не хотела тебя торопить. Понимала, что ты расскажешь все сам, когда будешь готов. – Умолкла, затем спросила: – Сейчас ты готов?
– Я… – Люк откашлялся. – Не знаю, – хрипло произнес он, отпуская ее запястье.
Эмма положила салфетку в таз, села рядом с Люком на кровать и прижалась к здоровому боку.
– Это старый герцог, да? Это он оставил у тебя на спине такие шрамы?
– Да.
– Ты говорил мне, что он тебя бил, но это совсем другое.
– Да. – В горле пересохло, и собственный голос показался Люку таким же хрупким, как осенний лист – любой прохожий может с легкостью раздавить его башмаком.
– Что он делал?
Люк прерывисто выдохнул и зажмурился.
– Он меня жег.
И его голос был полон страдания перепуганного мальчика, вынужденного терпеть эту боль.
– Чем?
– Сигарами, – пробормотал Люк. Внутри накрепко сплелись страх и стыд. Он не хотел рассказывать об этом никому. Черт, да никогда и не рассказывал, хотя мать, похоже, догадывалась. Но даже она никогда не заговаривала на эту тему.
Эмма издала страдальческий стон и крепче прижалась к нему.
– Он говорил, на это есть две причины. Во-первых, нужно выжечь из меня все дурное, а во-вторых, он хотел заставить меня навсегда запомнить, что я принадлежу дому Трента. И больше никому.
– О, Люк…
– Вот почему шрамы выжжены в форме буквы Т. Он собирался заклеймить меня. – Теперь говорить было почему-то легче. – Но не успел закончить – умер. Так что теперь… – Из горла вырвался звук, полный горечи. – Теперь у меня на спине выжжена незавершенная буква Т.
– Это не важно… – начала Эмма.
– Ему не удалось выжечь из меня всю порочность, но в одном он точно преуспел: я никогда не забуду, что ношу на себе клеймо дома Трента.
Эмма содрогнулась.
– И каким-то образом твоя ненависть переходит на нового герцога. Хотя он знать не знал, что творил над тобой старый герцог.
– Да, – согласился Люк. – Каждый раз, как его вижу, я вспоминаю, что делал со мной его отец. Я помню, что принадлежу ему, что я на всю оставшуюся жизнь останусь его рабом. – Он с трудом сглотнул. – Я стараюсь не связывать этих двоих. Понимаю, что Трент не имеет к этому никакого отношения, но ничего не могу с собой поделать. Вижу его, и… – Он покачал головой.
– Должно быть, так тяжело смотреть на герцога и видеть в нем его отца.
– Да. – Его поразило, как точно она описала, что он чувствует.
– Сколько тебе было лет, когда он… когда он жег тебя?
Люк негромко застонал, наклонил голову и провел рукой по волосам.
– Началось, когда мне было пять или шесть. Он добавлял новый ожог каждые несколько месяцев, когда старый заживал. – Люк стиснул зубы, вспоминая боль и дикий страх, которые охватывали его всякий раз, когда отец призывал его к себе в кабинет. – Он говорил, будто хочет, чтобы я всегда ощущал это, всегда чувствовал боль в шрамах, когда рубашка будет о них тереться. Что это, наверное, поможет ему добиться цели.
– Он был сумасшедшим, – резко бросила Эмма. – Сумасшедшим негодяем.
Люк зарылся носом в ее волосы.
– Я никогда так не думал, – пробормотал он. – Я ему верил.
– Ты был впечатлительным ребенком. А он – твоим отцом, герцогом, перед которым все благоговели.
– Ты первый человек в моей жизни, кто заставляет меня поверить, что, может быть, он и вправду был сумасшедшим…
– Был!
– Я впервые начинаю думать, что, может быть, все эти наказания были результатом его собственной ненормальной реакции на любовную связь моей матери со Стэнли. Что может быть – только может быть! – ко мне они не имели никакого отношения.
– Да как они могли иметь к тебе отношение? Ты был невинен. – Последние три слова Эмма произнесла с торжественной силой, словно пыталась физически впечатать их в душу Люка.
И почему-то он поверил ей. Если вбивание этих слов в его душу было ее целью, то она преуспела.
Они долго сидели молча, а когда Эмма отодвинулась, Люк повернулся к ней спиной, впервые в жизни добровольно показав ей уродливые следы от ожогов.
– Вымоешь меня? – негромко спросил он.
– Конечно.
Она снова взяла салфетку и мягкими, плавными движениями вымыла его торс, начав со спины и то и дело прижимаясь к ней губами.
Люк закрыл глаза. Они уже несколько недель не занимались любовью. Его тело по-прежнему откликалось на ее прикосновения, но в первые две недели рана слишком сильно болела, а в третью – Эмма непреклонно требовала, чтобы он сначала поправился.
А теперь он ее хотел. Между ног сильно запульсировало, естество затвердело, упираясь в панталоны. Ее поцелуи становились все крепче, и когда Эмма повернула его к себе лицом, чтобы вымыть грудь, щеки ее пылали, а темные густые ресницы трепетали. Она была настолько красива, что у него перехватило дыхание.
