Впрочем, некоторые дерутся и ради удовольствия. Ради мгновения, когда соперник падает на пол в куче опилок — падает, лишившись силы, дыхания и чести.
Другие же дерутся ради славы. Ради мгновения, когда победитель, покрытый потом, пылью и кровью, возвышается над своим побитым противником.
Есть и такие, которые дерутся ради власти и богатых трофеев.
Но герцог Ламонт, в самых темных уголках Лондона известный как Темпл, дрался ради покоя.
Он дрался ради минуты, когда не остается ничего, кроме мышц и костей, движения и силы, ловкости и ложных ударов. Ради того, как животные инстинкты отрезают внешний мир, заглушают рев толпы и воспоминания, оставляя только дыхание и собственную мощь.
Он дрался, потому что все эти двенадцать лет только на ринге познавал правду о себе и о мире.
Физическая сила чиста. Все остальное — запятнано. И осознание этого делало его лучше.
Непобежденный никем в Лондоне (а многие бились об заклад, что и в Европе), именно Темпл, обмотав костяшки пальцев полосками ткани, каждый вечер стоял на ринге, и его едва зажившие раны готовы были снова кровоточить. Там, на ринге, он смотрел в лицо своим противникам (каждый вечер новому), и каждый из них верил, что сможет взять над Темплом верх.
Каждый считал, что он-то и есть тот человек, который побьет великого и непобедимого Темпла, заставит его рухнуть на пол самого большого помещения в самом престижном игорном доме Лондона.
Могучее притяжение «Падшего ангела» основывалось на десятках тысячах фунтов, что проигрывались здесь ежевечерне, а также — на пороках и грехах, взывавших к Мейфэру на закате солнца, взывавших к мужчинам, титулованным и богатым, к тем из них, кто имел слабость к стуку костей, шелесту карт на зеленом сукне и к вращению колеса рулетки.
А когда они теряли все в сверкающих великолепных комнатах наверху, последним их прибежищем становилось помещение, скрывавшееся внизу. Ринг. Преисподняя, где правил Темпл.
Основатели «Ангела» создали единственный путь спасения для этих людей. Путь для тех, кто, проиграв свое состояние в казино, мог вновь его обрести. Подравшись с Темплом и победив, но, разумеется, ничего подобного никогда не случалось. Темпл дрался двенадцать лет — сначала, чтобы выжить в темных переулках, заполненных темными личностями, а затем — в паршивых клубах ради денег, власти и влияния.
Он дрался ради всего того, что было ему обещано.
Всего того, для чего он родился.
«Всего того, что я утратил за одну-единственную незабываемую ночь», — так говорил он себе.
Эта мысль прокралась в ритм боя, и на какой-то миг тело его тяжело обмякло, а противник (в половину роста Темпла и в треть его силы) нанес ему удар в челюсть, мощный и удачный. Зубы Темпла лязгнули, а из глаз посыпались искры. От неожиданности он отлетел назад; боль и злость мгновенно вытеснили дурацкую мысль, стоило ему наткнуться на торжествующий взгляд своего безымянного противника.
Нет, не безымянного. Разумеется, у него было имя, но Темпл редко называл их по именам. Люди для него являлись всего лишь средством для достижения цели.
Как и он для них.
Секунду спустя он восстановил равновесие, сделал ложный выпад влево, затем вправо, прекрасно зная, что руки у него на полфута длиннее, чем у соперника, и чувствуя, что тот уже окончательно выдохся.
Но этому человеку было за что сражаться: сорок тысяч фунтов и поместье в Эссексе; ферма в Уэльсе, где выращивались лучшие скаковые лошади в Британии; полдюжины картин известного голландского художника; приданое маленькой дочери; образование сына — все это утеряно за игорными столами наверху. И все стояло на кону тут, внизу.
Темпл посмотрел в глаза противнику и увидел в них отчаяние. А также ненависть. Ненависть к клубу, ставшему причиной его падения, ненависть к людям, управлявшим им, а более всего — к Темплу, центуриону, охраняющему сокровища, украденные из карманов порядочных благородных джентльменов.
Только благодаря таким мыслям эти неудачники и могли спать по ночам.
Словно вина «Ангела» в том, что развязанные кошельки и неудачно брошенные кости составляют гибельную комбинацию.
Словно это вина Темпла.
Но именно ненависть их и губит. Бесполезное чувство, рожденное из смеси страха и надежды. Они не знают, в чем тут фокус, не знают правды. Не знают, что те, кто сражается за что-то, обречены на проигрыш. Пора, пожалуй, избавить этого красавца от всех его несчастий.
Какофония криков вокруг ринга достигла апогея, когда Темпл пошел в наступление и его противник полетел на усыпанный опилками пол. Если до этого он просто играл с бедолагой, то теперь его кулаки наносили решительные, безжалостные удары. В скулу. В челюсть. В торс.
Поднявшись, соперник все отступал к канатам, огораживающим ринг, и наконец уперся в них спиной. Темпл продолжал атаковать, в глубине души жалея бедолагу, надеявшегося победить. Надеявшегося на то, что сможет одолеть Темпла. Сможет взять верх над «Ангелом».
Последний удар вышиб из того все силы, и Темпл увидел, как противник рухнул к его ногам. Вопли толпы, жаждавшей крови, сделались оглушающими.
А Темпл, тяжело дыша, ждал, когда его противник пошевелится и встанет на ноги для второго раунда, чтобы получить еще один шанс.
Но тот лежал неподвижно, прикрыв руками голову.
«Умно, — подумал Темпл. — Этот поступает умнее, чем большинство остальных».
Темпл повернулся, встретился взглядом с судьей на ринге и в безмолвном вопросе дернул подбородком.
Взгляд пожилого человека скользнул по неподвижному телу у ног Темпла. После чего он поднял палец и указал на красный флажок в дальнем углу ринга — на флажок Темпла.
Толпа взревела.
Темпл же уставился в огромное зеркало, протянувшееся вдоль одной из стен зала. Он довольно долго всматривался в отражение собственных черных глаз, а затем повернулся к зеркалу спиной и стремительно шагнул к канатам, чтобы покинуть ринг.
Проталкиваясь сквозь толпу мужчин, заплативших кругленькую сумму, чтобы посмотреть матч, он не обращай внимания на ухмыляющихся, что-то весело орущих зрителей; их пальцы то и дело касались его потных рук и плеч, и этим они будут хвастаться долгие годы.
«Я прикоснулся к убийце и остался в живых!»
Вначале этот ритуал страшно злил его, со временем он начал им гордиться, а теперь…
Теперь все это ужасно надоело.
Он распахнул тяжелую стальную дверь, ведущую в его частные комнаты, и, не закрывая ее, начал разматывать льняные полоски с ноющих костяшек пальцев. Темпл не обернулся, когда дверь с грохотом захлопнулась. Он знал, что никто из зрителей не посмеет пойти за ним в его темное подземное святилище, во всяком случае — без приглашения.
В этой комнате, отделенной от общих помещений, было темно и тихо. Но Темпл прекрасно знал, что в зале у ринга большинство зрителей кинулись за своим выигрышем, а несколько человек помогали проигравшему подняться и звали хирурга, чтобы тот перевязал сломанные ребра и обработал ушибы. Он швырнул полоски ткани на пол, в темноте потянулся к ближайшей лампе и безошибочно зажег ее. Комната осветилась, и стал виден низкий дубовый стол, почти пустой, за исключением аккуратной стопки бумаг и резной шкатулки черного дерева.
