Ее глаза широко распахнулись.
— Конечно, нет! — Как он мог подумать, что она…
А как он мог об этом не подумать?
Мара покачала головой:
— Нет-нет, я бы никогда не причинила вам боли.
Его губы дрогнули в улыбке.
— Я назвал тебя шлюхой, и ты очень разозлилась.
Это задело ее даже сейчас. Но она не отвела глаз.
— Да, разозлилась. Но я вполне справлялась с собой.
Тут он хохотнул.
— Совершенно верно!
Темпл надолго замолчал, но по-прежнему наблюдал за ней. И казалось, его темные глаза видели ее насквозь. Может быть, именно эти глаза заставили ее сказать:
— Я счастлива, что вы поправились, ваша светлость. — Это была чистейшая правда.
И в то же время ужасная ложь.
Потому что слово «счастлива» даже близко не описывало тот поток эмоций, что захлестнул ее, когда она увидела Темпла, вернувшего себе силу и мощь. Облегчение, благодарность, ликование — вот какие нахлынули на нее чувства.
А Темпл вдруг оторвался от канатов и медленно подошел к ней. Мару охватил трепет предвкушения. Когда же он протянул к ней руки, она не стала колебаться — тотчас подалась ему навстречу. Он прикоснулся ладонью к ее щеке, и Мара подняла руку, удерживая его ладонь на месте.
— Ты жив… — прошептала она.
Что-то промелькнуло в его взгляде.
— И ты — тоже, — ответил он.
И тут впервые за двенадцать лет она почувствовала себя живой. Каким-то образом Темпл помог ей в этом. А ведь этот мужчина должен быть ее врагом… И скорее всего он им и остается. Он наверняка хотел погубить ее за все те ужасные вещи, что она натворила. За все ее грехи.
— Я боялась, что ты умрешь, — прошептала она.
Он улыбнулся:
— Ты бы этого не потерпела. Я не решился тебя разочаровать.
Мара попыталась улыбнуться ему в ответ, но у нее ничего не получилось. Она подумала о другой пациентке. О другой смерти. И он, возможно, видел это по ее лицу, должен был видеть.
— Рассказывай, Мара.
Внезапно ей захотелось, чтобы он и это узнал.
— Я не смогла ее спасти, — прошептала она.
— Кого?
— Мою мать.
Он наморщил лоб.
— Но твоя мать умерла, когда ты была еще ребенком…
— Мне было двенадцать.
— Ребенком, — повторил он.
Мара потупилась. Она смотрела на свои туфли, выглядывавшие из-под чужой юбки. Туфли почти соприкасались с его пальцами, выглядывавшими из-под брюк.
Так близко…
Я была достаточно большой, чтобы понимать: она умирает.
— Она сгорела от жара, — произнес Темпл, и Мара услышала в этих словах попытку ее утешить. Казалось, он говорил: «Ты не могла этого знать. Ничего нельзя было сделать».
Десятки людей говорили ей то же самое. И все они верили в это.
Да только не было у матери никакого жара. То есть был, но… Все происходило не так, как рассказывал отец. Жар начался не от болезни, а от раны, которую никто не вылечил. И она ужасно страдала от боли.
Темпл приподнял ее подбородок и заглянул ей в глаза. И во взгляде его был вопрос.
— Он ее убил, — прошептала Мара.
— Кто ее убил?
— Мой отец.
Даже сейчас, через столько лет, ей было трудно называть его так. Трудно думать о нем как об отце.
Темпл покачал головой, и Мара поняла, о чем он думал. Думал, что такого не могло быть, что мужья не убивают своих жен.
— Ему не нравилось, когда мы с Китом поступали вопреки его желаниям, а мать делала все, чтобы защитить нас.
— В тот день… — Мара замялась. Ей не хотелось рассказывать дальше, но она уже не могла остановиться. — В тот день он купил новый бюст. Греческий, или римский, или персидский — не помню. Мы с Китом бегали по дому, и я наступила себе на юбку. — Мара грустно улыбнулась. — Мне только-только разрешили носить длинные юбки, и я ужасно этим гордилась. Считала себя взрослой. И вот споткнулась и налетела на статую, которую поставили на стол на верхней площадке лестницы. — Она со вздохом пожала плечами. Статуя опрокинулась прямо через перила. Пролетела два этажа вниз, к входной двери. — Мара и сейчас видела это, видела, как статуя лежала разбитая, неузнаваемая. — А он пришел в бешенство. Помчался ко мне наверх, на площадку.
— Ты не убежала?
Вопрос удивил ее.
— Если бы убежала, было бы еще хуже.
— Порка, да?
— Я бы выдержала. Он часто нас наказывал. — Мара помолчала. — Но мама решила, что с нее довольно.
— И что же она сделала?
— Набросилась на него. С ножом.
Темпл судорожно сглотнул и пробормотал:
— О Господи…
Мара снова и снова вспоминала эту сцену, вспоминала уже много лет. Ее красавица мама, как мстительная королева, стала между своими детьми и мужем, не подпуская его к ним.
— Он начал смеяться над ней, — продолжала Мара. Снова вздохнув, она посмотрела Темплу в глаза. — Он был гораздо сильнее мамы.
— И он вонзил в нее этот нож?
Мара кивнула.
— Пришли доктора, но они ничего не смогли сделать. А умирала она долго и мучительно.
— О Господи, — повторил Темпл и прижал Мару к своей широкой мускулистой груди. — И тебе пришлось с этим жить? Жить… в его доме?
«До тех пор, пока он не предложил меня другому мужчине. И тогда я и решила бежать».
Но Мара не сказала этого. Не хотела напоминать герцогу о том, что именно из-за нее его жизнь столь резко изменилась.
Какое-то время она молчала, а потом сказала то, чего никогда еще не произносила вслух.
— Если бы я не разбила ту статую… — Ей все же не удалось договорить.
Тут Темпл снова взял ее за подбородок и снова заглянул ей в глаза.
— Мара, ты ни в чем не виновата. Это не твой грех.
Она понимала это… и не верила.
— Тем не менее я за него заплатила. — Мара криво усмехнулась. — То была плата по чужим долгам. Уж ты-то кое-что об этом знаешь.
— Не так много, как тебе кажется, — ответил Темпл. Его большой палец, как горячий шелк, скользил по ее щеке — вверх и вниз, вверх и вниз, и движения эти одновременно успокаивали и возбуждали.
Он следил за своим пальцем, и Мара воспользовалась этой возможностью, чтобы рассмотреть и его; сломанный нос, шрам под глазом, еще один, рассекавший нижнюю губу, все это она уже знала. На какое-то время она даже забыла про их разговор, всецело сосредоточившись на обещании, даруемом его прикосновениями. Когда же он заговорил, она увидела, как шевелились его губы, произносившие слова.
