Так они еще некоторое время беседовали, Жанель больше не спрашивала, почему Элизабет плакала, и Элизабет была ей за это благодарна. Она не знала, смогла бы она об этом говорить, а врать подруге тоже не хотела. Разве ее жизнь не была уже двуличной и лживой?
Глава 17
Наступила осень. Небо потемнело, ветер пригнал с запада темные тучи, обрушившиеся ливнями на Вюрцбург. Пролетели дни, когда девушки могли сидеть на улице и наслаждаться завтраком или заниматься своими повседневными делами. Ветер свистел между строениями церкви Святой Гертруды и дальше мчался над лугом и еврейским кладбищем. Теперь они сидели за шитьем и штопаньем у огня при свете лампы, потому что сквозь закрытые пергаментом окна даже днем пробивалось мало света. Девушки начали надевать плотные чулки и накрываться теплыми платками — по крайней мере, когда в доме не было гостей. Жанель, которая быстрее всех замерзала, с удовольствием уступила возможность ежедневно ходить за покупками на рынок и к лавочнику.
— И как тебе может хотеться выйти на улицу? — спрашивала Жанель, дрожа. — Дует ужасный ветер, и в любую минуту может снова начаться дождь. Я слышала гром вдалеке. Ты разве не мерзнешь?
Элизабет закуталась в плотный шерстяной платок и повязала шарф вокруг шеи.
— Конечно, мерзну, когда холодно, но здесь внутри, мне кажется, я задыхаюсь. Темнота и задымленный воздух вгоняют меня в уныние. Хотя бы раз в день мне нужно пройтись под открытым небом, пусть даже пасмурным.
— У меня так же, — согласилась Грет, которая как раз вошла с улицы с красными щеками, и высморкалась. — Ужасная погода! Но я с удовольствием составлю тебе компанию, если хочешь.
Элизабет улыбнулась ей.
— Это, случайно, не связано с тем, что мне нужно разыскать в предместье Занд сапожника?
— Связано, — кивнула Грет. — Очень связано. Мне нужно освежить мой гнев. Он согревает меня длительное время, даже если я один-единственный раз взгляну на Нойенбург, как его теперь называет наш епископ. Он растет и процветает, а мы сидим сложа руки.
— Ах да, это твоя тайна, — посмеялась над ней Элизабет. — Тебя согревает не шаль, а твоя ярость.
— Что ее, однако, не уберегло от насморка! — вмешалась Жанель, подвигаясь к огню.
— Это правда, — подтвердила Элизабет.
Грет, снова высморкавшись, ничего не ответила. Смеясь, девушки вышли из дома, и Грет опять начала чихать.
Осень приближалась к концу, урожай был собран, и в городе можно было купить молодое вино. Зазывалы, перекрикивая друг друга, бегали туда-сюда, приглашали клиентов к своему трактирщику.
— По старой традиции шестьдесят четыре меры в ведре, — добавляли они, называя цену и обещая, что нигде в округе не найти лучшего вина.
— Они всегда это добавляют, — удивилась Элизабет.
— Да, так мы еще помним, что епископ совершил ошибку, — согласилась с ней Грет.
— Какую ошибку?
— Я знаю о ней со слов мадам, потому что это случилось более десяти лет назад. Ты в то время еще была маленькой девочкой. Епископ Иоганн, едва вступив в должность, решил увеличить налог. Источники новых доходов всегда представляют радость для него. Если я правильно помню, он увеличил налог на один грош за каждое проданное ведро вина. Вино, выпитое дома, облагалось другим налогом. Чтобы повысить доходы, он уменьшил объем ведра на четыре меры. Можешь себе представить, что, таким образом, он настроил против себя не только трактирщиков! Пять лет действовали уменьшенные меры, но затем по решению капитула были возвращены старые и ведра снова вместили шестьдесят четыре меры. С тех пор зазывалы не забывают упоминать об этом. — Она лукаво улыбнулась Элизабет. — Уже тогда они недолюбливали друг друга.
— И капитул был на нашей стороне, — добавила Элизабет.
Грет покачала головой.
— Я бы не стала этого утверждать. Думаю, каноники так себя ведут, пока им выгодно. В действительности они не очень беспокоятся о бюргерах и других жителях города.
— Ты невысокого мнения о нашем капитуле.
— И о капитуле, и о других богатых священнослужителях. Они даже пальцем не пошевелят ради простых людей, если их не поманить звоном монет. Что они требуют за каждую исповедь, за каждые крестины и похороны? Кто не платит, тому не повезло. Только среди нищенствующих монахов я встречала другое отношение. Среди них находятся люди, которых можно назвать последователями Христа, не обидев при этом нашего Господа.
За сырой и дождливой осенью пришла зима с первыми снегопадами. Теперь даже Элизабет и Грет вынуждены были сократить свои ежедневные прогулки. Слишком быстро промокали их туфли и чулки, и их пальцы превращались в кусочки льда, которые оттаивали только у огня, вызывая боль. В замке Нойенбург исправно велись работы.
— До лета он будет готов, если они продолжат работать зимой, — пророчила Грет, внимательно следившая за процессом.
В отличие от Грет, горожане примирились с новым замком. Перед рождественскими праздниками царило спокойное, почти веселое настроение. Политические дискуссии проходили за закрытыми дверями и только в семьях советников.
Простых людей больше беспокоил тот факт, останется ли что-нибудь на столе после зимы и хватит ли денег на дрова и одежду. Все семьи радовались Рождеству… Все, кроме одной.
До праздника оставалась неделя, когда Элизабет встретила на рынке Оттилию. Дочь советника пропустила младших детей и служанку вперед и незаметно подошла к Элизабет.
— Здравствуй, Оттилия, — сказала она приветливо. — Надеюсь, твоя семья в добром здравии накануне праздника.
— Младшие дети и я да, — ответила девушка мрачно.
Элизабет изумленно посмотрела на нее.
— А твой отец? Советнику нездоровится? Я больше не видела его с тех пор, как… — Она остановилась и прикрыла рот рукой. — Пресвятая Дева! Он не вернулся?
Оттилия покачала головой, на ее глазах заблестели слезы.
— Нет, он не вернулся, и я ни разу не видела его с августа, с того дня, когда епископ предал нас.
— Но он жив? — выпытывала Элизабет, чувствуя угрызения совести. Судьба заключенного советника совсем выпала у нее из головы. Несколько раз она удивлялась его отсутствию в борделе, но даже подумать не могла о том, что он продолжает сидеть в крепостной темнице.
— Говорят, да. Но как долго он еще продержится в такой холод в этой дыре?
— Оттилия, это ужасно. Я тебе очень сочувствую. Ты пыталась отнести ему еду и одеяла? Палач разрешает семьям заботиться о заключенных в городских башнях. Он даже требует этого, чтобы город не нес расходы.
Девушка вздохнула.
— Я однажды попыталась, но стражники меня напугали и наговорили непристойностей обо мне, которые, конечно, не соответствуют действительности! — Она покраснела. — Они забрали у меня корзину, но не думаю, что мой отец хоть что-то из нее увидел.
