Вагон нещадно качало и шатало, как утлую посудину в десятибалльный шторм. За окном совсем стемнело. Но сон не шел. Вроде бы он задремал на несколько секунд и тут же открыл глаза.
Ни коньяк — верное в таких случаях средство — ни накопившаяся за неделю усталость не помогали ему заснуть. И тут выяснилось, что он все-таки не единственный пассажир в этом вагоне. Причем товарищи по несчастью обосновались в соседнем купе.
Георгий Мокеевич понял, что попутчики попались ему не из лучших. Спать они, во всяком случае, не собирались. Судя по голосам, их было трое.
Они, видимо, сели на первой же остановке и сейчас шумно осваивались в купе, распаковывали вещи и хохотали. Георгий Мокеевич не мог разделить их веселье. Он крутился на узкой вагонной койке, даже укрылся с головой одеялом, но голоса в соседнем купе звучали все громче и не давали заснуть.
Соседи, как он понял, сели играть в карты. «Самое время», — обреченно пробормотал Георгий Мокеевич, стараясь разглядеть стрелки на часах. Тут до него донесся знакомый звук — по стаканам разливали горячительные напитки, и он совсем приуныл.
Георгий Мокеевич попытался представить себе своих попутчиков. Самый громкий из них был, видимо, крупным и широкоплечим мужчиной, которому тесно в вагонном купе.
Он вел себя как хозяин, всем подливал, не забывая и о себе, покрикивал на партнеров и обильно закусывал. Закуска, похоже, занимала важное место в его жизни, потому что он говорил, что колбасу они взяли в буфете слишком жирную, помидоры твердые, как яблоки, а огурцы, напротив, уже вялые, хлеб же проводник, паршивец, подсунул им совершенно черствый.
Второй попутчик — молчаливый и, видимо, меланхоличный субъект. Он пил меньше других, зато был полностью поглощен игрой. Оттого и раздражался, когда толстый отвлекал разговорами о колбасе и выпивке.
Третий, судя по голосу, был самым молодым из них. Он пил наравне с толстым, но постоянно проигрывал, отчего настроение у него портилось.
Он пытался приободрить себя очередным стаканом, пил, не закусывая, и играл от этого еще хуже. За тонкой стенкой было слышно, как он отсчитывал купюры и партнеры уважительно говорили: новенькие, пятисотенные…
Вагон нещадно мотало, и он творил всяческие каверзы: пытался то перемешать карты, то раньше времени самовольно открыть прикуп, то разлить водку и сбросить на пол выпрошенные у проводника под честное слово стаканы.
Попутчики грязно ругались, игра у них шла по-крупному. Георгий Мокеевич по их репликам пытался понять, сколько на кону денег, и завистливо присвистывал.
Вероятно, ему следовало сразу же договориться с проводником, собрать бельишко и перебраться в другое купе, подальше от картежников. Но лень-матушка раньше нас родилась. Сначала Георгий Мокеевич думал, что все равно вот-вот заснет. И неохота было вставать, одеваться, собирать вещи, потом располагаться на новом месте. Да и вести переговоры с малосимпатичным проводником тоже утомительно. Потом, когда стало ясно, что предстоит бессонная ночь, он начал злиться на самого себя — сразу надо было перебираться в другое купе, а сейчас-то чего шебуршиться? Проводник, верно, уже третий сон досматривает.
Георгий Мокеевич, смущающийся и неловкий, представил себе, как он станет деликатно стучаться в служебное купе, а сонный проводник или пошлет его куда подальше, или скажет нудным голосом, что всякий пассажир должен занимать свое место согласно купленным билетам, а не шляться по вагону. И будет, в сущности, прав… А то и вовсе не откроет дверь. Не откроет — и все тут. Так чего ходить и зря трепать нервы? Да, решительности Георгию Мокеевичу всю жизнь не хватало.
Он продолжал крутиться на постели, а ставки в соседнем купе росли. Росло и напряжение. Георгий Мокеевич чувствовал его сквозь тоненькую стенку старого вагона.
Старший из игроков лихо выкладывал карты на столик с подрагивающими бутылками и стаканами. Ему везло, и он торопился ухватить удачу за хвост.
Самый молодой по-прежнему проигрывал и совершал извечную в таких случаях ошибку. С каждой сдачей он верил, что сейчас-то он точно отыграется. После каждого тура он безропотно вытаскивал из толстого бумажника купюру за купюрой и вновь брался за карты.
Георгий Мокеевич представлял себе, что и как происходило в соседнем купе. Но все-таки на какую-то минуту он, похоже, отвлекся, может быть, из-за рева встречного поезда, и упустил начало конфликта.
В соседнем купе случилось нечто из ряда вон выходящее.
Партнеры кричали друг на друга, и Георгий Мокеевич понял, что один из них, то есть проигравший, заподозрил остальных в нечестной игре.
То ли у меланхолического игрока и в самом деле выпал из рукава козырной туз, то ли проигравший заметил что-то еще, но он возмутился. Он кричал, что не позволит себя обманывать, что с такими негодяями больше играть не станет. Схватил проигранные им деньги и поспешно запихнул увесистую пачку себе в карман.
Будь игроки не такими пьяными, еще можно было бы как-то выяснить отношения. Но атмосфера в соседнем купе слишком накалилась, нормальный разговор уже был невозможен.
Исчезновение пачки новеньких пятисотрублевок было неприятным сюрпризом для партнеров, уже считавших эти деньги своими. Они не согласились с таким исходом игры. Меланхолический игрок, мигом утратив все свое спокойствие, бросил карты и, схватив пустую бутылку, перешел к активным действиям… Началась драка.
Толстый выскользнул из купе и бросился за помощью к проводнику. Георгий Мокеевич скинул с себя одеяло и сел на постели, не зная, что предпринять. Карточная игра — это одно, а драка — это уже совсем другое.
Услышав голос проводника, Георгий Мокеевич вздохнул с облегчением, надеясь на восстановление порядка и, может быть, даже тишины. Он бы мог еще немного поспать.
— А-а, вот и проводник, — торжествующе произнес проигравший, который чувствовал себя обиженным и оскорбленным. — Свяжись с машинистом и вызови-ка милицию, голубчик. Это какие-то шулеры, проходимцы, бандиты с большой дороги. Надо бы у них документы проверить. Может, их милиция ищет.
Георгий Мокеевич не мог видеть лицо проводника и вообще достаточно условно представлял себе, что именно происходит в соседнем купе. Но внезапно наступившая тишина его встревожила. Видно, проводник не собирался приглашать милицию. Он вообще повел себя неожиданно — как для Георгия Мокеевича, так и для молодого игрока.
В соседнем купе в полной тишине что-то щелкнуло. Этот звук навел Георгия Мокеевича на мысль о внезапно пущенном в ход ноже. И подтверждая эту мысль, молодой человек страшным голосом закричал:
— Что ты делаешь?! За что?! Не надо!
И вдруг замолчал, словно ему заткнули рот. Затем раздался хлюпающий звук, будто что-то острое воткнулось в человеческое тело. И нечто тяжелое рухнуло на пол.
— Вот так-то! — это был голос проводника, оказавшегося не таким уж старым и замшелым…
Георгий Мокеевич понял, что за стеной только что убили человека. В соседнем купе началась суматоха — партнеры очищали карманы убитого, вскрывали его чемодан, делили имущество. Причем проводник, несмотря на всеобщее ворчание, забрал себе большую часть. Потом кто-то из игроков спросил, что делать с телом. Проводник хладнокровно ответил, что через пять минут встречный поезд — товарняк. Надо бросить труп под локомотив, тогда милиция ни за что не разберется, что именно произошло — убийство, самоубийство, несчастный случай…
