– Скоро вернусь, – повторяю я, чувствуя, как предательски дрожит голос и руки. Захлопнув телефон, стою, впившись глазами в новое элегантное покрытие на полу манежа. Боковое зрение фиксирует черно-белые клетки. И глаза вдруг сами собой закрываются.
– Аннемари, вам плохо?
Голос Дженны выводит из оцепенения. Я открываю глаза и вижу перед собой серую в яблоках грудь Тасса. Дженна, прищурившись, с тревогой смотрит на меня сверху.
Нервы окончательно сдают, и я заливаюсь слезами.
* * *
Дженна уверяет, что расседлает коня без моей помощи и отведет в денник, а я стрелой несусь в дом. Не знаю, повлияет ли мой внешний вид на окончательное решение полиции, но в испачканных в навозе сапогах и вымазанных лошадиной слюной бриджах в школе лучше не показываться.
Ковыляю вниз по лестнице на высоких каблуках, от которых совсем отвыкла, и беру щетку с намерением причесаться. А она забита черным конским волосом из хвоста Флики. Черт возьми, Ева! В конюшне полно принадлежностей для ухода за лошадьми, но тебе понадобилась именно моя щетка! Мысленно отмечаю, что в машине надо непременно глянуть на себя в зеркало заднего вида. А то явлюсь в школу с конскими волосами в прическе.
Я мечусь по кухне, пытаясь заправить выглаженную белую блузку в твидовую юбку. Мы с Мутти обмениваемся короткими фразами. Пока я буду в школе уговаривать, умолять или уламывать полицейских не возбуждать дела против Евы, Мутти всеми правдами и неправдами вынудит Джоан взять на себя все запланированные на день уроки. В случае неудачи Мутти сама останется в конюшне и будет приносить извинения приезжающим ученикам, объясняя мое отсутствие как угодно, лишь бы не вышла наружу правда.
Школа представляет собой ничем не примечательное здание в стиле шестидесятых годов. Функциональное и простое, ничего лишнего. По крайней мере, в отличие от многих других школ, за зданием нет уймы трейлеров. Зато перед ним стоят припаркованные у обочины три полицейские машины. При их виде мне становится дурно.
Стук каблучков по покрытому линолеумом полу кажется совершенно неуместным. Но дело даже не в этом. Я лихорадочно пытаюсь припомнить, когда в последний раз надевала туфли на высоких каблуках. И в смятении прихожу к выводу, что было это на похоронах папы. Я не могу собраться с мыслями, и сейчас мне до боли не хватает Дэна. Господи, ну почему он уехал! В отчаянии чувствую, как на глаза наворачиваются слезы.
В классах идут уроки. Во всех деревянных дверях имеются окошечки на уровне глаз, и, проходя мимо, я вижу учителей. Они что-то говорят, объясняют, жестикулируют. Они полны энтузиазма и вдохновения, поражают своей молодостью. И это напоминает, что в жизни очень многое зависит от удачного ракурса.
По мере приближения к директорскому кабинету сердце бьется сильнее. Через окно, выходящее в коридор, видна приемная, где находится секретарь. На расставленных в ряд стульях сидят угрюмые подростки и их опечаленные родители. Три офицера полиции в форме стоят, прислонившись к стене.
Ева сидит в конце ряда. Когда я захожу в приемную, она бросает в мою сторону быстрый взгляд и тут же опускает глаза. В лице дочери нет ни кровинки.
– Эрик, встань и уступи место леди! – кричит мужчина с багровым лицом.
Его глаза налиты кровью, и отчетливо видно, как на виске пульсирует вена. Того гляди, беднягу хватит удар.
Его сын, костлявый подросток с коротко остриженными темными волосами и серьгой в брови, сидит рядом с Евой. Бросив в мою сторону полный ненависти взгляд, он нехотя сползает со стула и идет к стене. Приходится отступить в сторону, чтобы не столкнуться с парнем. От тяжелой серой куртки подростка исходит сладковатый тлетворный запах, и я делаю глубокий вдох, чтобы его как следует запомнить и при необходимости узнать.
Я сажусь рядом с Евой, но дочь от меня шарахается. Очень хочется посмотреть ей в глаза, но Ева намеренно отводит взгляд и внимательно изучает ноги сидящих напротив людей. И лишь едва заметные морщинки на лбу выдают ее страх.
Массивная дверь директорского кабинета открывается, и в приемную вылетает прыщавый паренек. Подзатыльник отца, идущего следом, придает ему ускорение. У мужчины трясется нижняя челюсть, а глаза горят гневом. Шествие завершает всхлипывающая в бумажный платок мать семейства.
На пороге кабинета появляется усталая женщина:
– Мистер Хамилтон и Эрик, – объявляет она, глядя на листок бумаги, что держит в руке.
Прыщавый худосочный подросток и его папаша исчезают в недрах кабинета, а в приемной повисает тяжелая тишина. Дети время от времени бросают украдкой взгляды на родителей, а те смущенно ерзают на стульях.
Через пятнадцать минут, показавшихся вечностью, дверь снова открывается. На сей раз первым выходит отец и торопливо покидает приемную. Сынок с нагловато-самодовольным видом следует за родителем. Проходя мимо Евы, парень подмигивает и усмехается краешком рта.
Я стремительно поворачиваю голову и чувствую, как хрустят шейные позвонки. Ева с таинственным видом улыбается в ответ и через окошко наблюдает за парнем, идущим по коридору.
Теперь мне все ясно.
– Миссис Циммер, Ева, – вызывает стоящая в дверном проеме женщина. Она поправляет прическу и, вздохнув, пропускает нас в кабинет.
* * *
По дороге домой мы с Евой не произносим ни слова. Да, собственно, о чем тут говорить? Я так убита и раздавлена горем, что вот-вот разрыдаюсь.
В определенном смысле Еве повезло. Дочь в компании с другими подростками курила марихуану в лесопарковой полосе за школой, а так как в ее шкафчике наркотиков не обнаружили, то и дело заводить не стали. Тем не менее из школы исключили. В подобных вопросах школа придерживается политики нетерпимости, и все мои страстные мольбы желаемого результата не дали. Что ж, политика нетерпимости, по-видимому, подразумевает именно такую реакцию. И вот с чем мы остались: за короткий период времени Еву исключают уже из второй школы.
Мы сворачиваем на подъездную дорогу, и я вижу припаркованную у конюшни машину Джоан. Остается только благодарить Господа, что по милости Евы мы не потеряли деньги за назначенные на вторую половину дня уроки.
Вижу, как приподнимается занавеска на кухне, а затем открывается дверь и на пороге появляется Мутти. Она отходит в сторону, давая нам с Евой пройти в дом. Дочь с пристыженным видом покорно плетется сзади, но, несмотря на пережитое унижение, видно, что она злится. Будто кто-то виноват в ее несчастьях.
– Ну как? Что теперь будет? – волнуется Мутти, торопливо закрывая дверь.
Я швыряю на стол сумочку, она скользит по гладкой поверхности и падает на пол. Ее содержимое разлетается по всей комнате. Застыв на месте, наблюдаю, как по линолеуму катится монетка. Беспомощно моргаю, но, в конце концов, беру себя в руки.
– Неси сюда ранец, – тихим голосом требую я.
– Что? – Ева не верит своим ушам и, выпучив глаза, пятится к двери.
