Наскоро сколоченные и вырытые землянки возвели при участии и под руководством здоровяка Мефодия — хорошего знатока плотницкого дела. Даже самой лютой зимой в них было тепло. Место для убежища Роман нашел удобное и неприступное. За год, что находилась там шайка, к ним не то что слуги государевы не сунулись, но даже случайный путник поблизости не прошел. Да оно и неудивительно. К островам посреди обширных Мертвых болот мог бы пробраться только человек, который прекрасно знал эти самые болота. Таковых, похоже, на Земле имелось немного. И один из них — атаман Роман.
Пейзаж, к которому разбойники уже успели привыкнуть, открывался из логова безрадостный. Хлюпающая, будто живая, зелено-коричневая топь. Колючий непроходимый кустарник. Изогнутые, увечные с виду, березки и убогие сгнившие коряги. Простирались болота на многие и многие мили, и даже если б нашелся тот, кто пройдет по трясине, как посуху, заблудился бы тут и не отыскал дороги назад.
Да что и говорить, место было нездоровое, гиблое, но люди, собравшиеся тут, как нельзя лучше подходили к нему. С бледной, зеленоватого оттенка кожей, спутанными волосами, горящими мутными глазами. Что-то было в их лицах такое, что глядя на них, возникало ощущение, будто не от земли они, как крестьяне, не от неба, как благочестивые христиане, а от тумана зыбкого болота. И все для них смазано, призрачно: смерть-жизнь, бытие-небытие, свет-тьма. Будто витал над каждым из этих людей зловонный болотный дух, впитывался в каждую частичку тела, овладевая сутью без остатка… Все эти невеселые мысли лезли в Гришкину голову, и он со страхом ощущал, как сам пропитывался гнилостным духом и может навсегда остаться здесь…
Потрескивали поленья в костре, в большом закопченном оловянном баке булькало варево, которого с лихвой должно было хватить на всю братву. Около бака суетилась Матрена, Лукерья же сидела рядом и разделывала на доске куски мяса. Около землянок было свалено оружие — сабли, пики, топоры. Один из разбойников полировал клинок, сидя на корточках и что-то насвистывая. Остальные занимались делами бесполезными — резались в кости, дремали, жевали какие-то листья. Вокруг костерка у самой воды расселась компания тех, кто любил почесать языками.
— Э-э, — протянул татарин, потирая рукой лысую голову. — Как же мы оплошали. Какие девки там были, ай-яй-яй!
— А жратвы столько… Наверное, не счесть, — вздохнул Мефодий, потирая пальцами толстые щеки. — И вино, и брага наверняка отменные. Очень уж этот злыдень — староста Егорий, так его расстак, до жратвы и до выпивки хорошей охоч.
— Ха, ха, Мефодька, — рассмеялся татарин, который почти всегда улыбался и не упускал случая побалагурить, — видать, прослышал Егорий, что такой зверь, как ты, в лесах завелся, и понял, что ни браги, ни жратвы, ни баб своих не видать ему теперь, вот с горя засаду и поставил.
— Эх, чертяка, тебе бы лишь бы ртом своим беззубым лыбиться, а у нас жратва и пойло скоро выйдут. Что делать тогда будем? — обеспокоенно произнес Мефодий.
— Ха, не пустил староста в свой огород, — не унимался татарин. — Только тебя, Мефодька, испугался. Нас-то что бояться? Нам много не надо. Ты ж — дело другое. Вон, какое пузо отрастил!
Действительно, живот у Мефодия был необъятный, аппетит еще более, за что и прозвище хозяин живота заслужил соответствующее — Пузо.
— Эка, разошелся, морда татарская, — беззлобно хмыкнул Мефодий, удовлетворенно возложив руки на свой живот. — Не особо шуткуй, а то и зашибить могу.
— Ладно, Мефодька, коль Старостины закрома не по тебе оказались, на, нашей бражки отведай, — татарин протянул свою кружку с пойлом. Лицо у Мефодия просветлело, он схватил угощенье и в три глотка опорожнил содержимое.
Едва прислушиваясь к разговору, рядом сидел, облокотившись на свой огромный топор, угрюмый и злой… Евлампий-Убивец. На ухе его запеклась кровь — след от стрелецкой сабли. На затылке вздулась здоровенная шишка — ударил ведь кто-то дубьем, да еще в самый сладкий момент. Найти бы кто. И вот тогда…
Он поднял свои прозрачные глаза и прикрикнул:
— Хватит кривляться, шуткарь… А тебе, Мефодий, лишь бы пузо набить… Ох, худо мне!
— Нам тоже худо, — пожал плечами татарин. — Жалко и Селезня, и Егорку Рваного, и всех других. Хорошие, удалые братцы были.
— Леший с ними, с твоими удалыми братцами! Сколько Господь отмерил кому — так тому и быть. Чего жалеть-то?
— Эх, Евлампий, что же ты говоришь такое? — укоризненно произнес сидящий на бревне и греющий руки у костра разбойник по имени Сила.
Внешность его вполне соответствовала имени. Был он широкоплеч, массивен, казался толстым, но жир в нем напрочь отсутствовал, одни лишь крепкие мышцы. На мощной шее сидела тяжелая голова, глаза настороженно поблескивали из-под неприветливо сдвинутых бровей. Сразу было видно, что человек этот опасен и очень могуч, способен на многое. На правой руке Силы недоставало двух пальцев, за что он и получил кличку Беспалый, лицо и руки украшали шрамы — следы многих схваток, в которых приходилось участвовать. Следы побоищ придавали ему еще более устрашающий вид, обычно у противников душа уходила в пятки, и недаром. Бился Сила всегда хорошо, ожесточенно. И мало кто мог с ним сравниться во владении секирой или огромной дубиной, которой он играючи сшибал наземь лошадь со всадником.
— Сам повел людей на гиблое дело, погубил, а теперь словом добрым вспомнить их не желаешь, — покачал головой Сила.
— А кто знал, что дело гиблое? — воскликнул Убивец. — Ты, что ли? Так чего же тогда сразу не сказал?
Сила пожал плечами, а Евлампий поднял глаза, и они уперлись в Беспалого. Прочитать в них что-либо было невозможно, но мелькнуло нечто похожее на вызов.
— Не, братцы, неспроста все это, — еще шире улыбнулся татарин. — Чую, что неспроста.
— Что — неспроста, татарская твоя морда? — спросил Мефодий, грустно глядя в пустую кружку. — Как с тобой ни поговоришь — всегда у тебя все неспроста.
— Где же это Мефодька видел, чтобы городовые стрельцы просто так по деревне околачивались? Ждали они нас там, — произнес татарин.
— Ждали, — тупо повторил Убивец.
— И чего это они нас там ждали? — громко заржал здоровяк Мефодий, отбросив прочь пустую кружку и плотоядно облизываясь. — Они же не знали, что мы туда придем. Эх, татарин ты и есть татарин! Заранее только сватов ждут.
— Мефодька, ты все мозги в кружке размочил. Ежели ждали, значит, какой-то соловей насвистел — вон они, родимые, прям в клетку летят…
— Можа, секрет, какой у нас высмотрел?
— Дурень ты, Мефодька. Кто ж наобум в лесу секреты ставит? Не подходит… Кто, кроме нас, знал, что мы к старосте в гости собрались? — не отставал татарин.
— Никто… Слышь, Хан, чем языком-то молоть, лучше еще бражки принеси.
— Дурачина ты простофиля. Если никто, кроме наших, об этом не знал, значит, среди нас и есть тот соловей, что про все воеводе и старосте напел.
