На поверку мальчишка оказался вовсе не таким нахальным, испорченным, как казался. Когда прошли испуг и отчаяние, в нем проснулась доверчивость и какая-то нежность, стеснительность, что просто приводило Политика в экстаз. Маничев засыпал, купаясь в полусне в сладостных мечтах, как сорвет этот прекрасный, распускающийся под его ласками цветок. Как лишит его невинности.
Так медленно, шаг за шагом двигался Политик вперед.
Постепенно он начинал разговоры на игривые темы. Главное было — доказать ничего не соображавшему в этих делах мальчонке, что это хорошо, что это все естественно. Он баловал своего любимчика ежедневно. Купил ему «дэнди», радиоуправляемую игрушку, много чего другого — тут деньги жалеть нельзя. Заходил в ванную, где мальчонка купался, трепал по голове.
Никогда не видевший ласки мальчонка все больше и больше проникался к нему чувством благодарности.
И вот однажды Политик решил, что мальчишка созрел. Произошло все в загородном доме. Политик приехал туда без сопровождения. Он не любил, когда посторонние мешают ему в самые прекрасные моменты его жизни. Он сам любовно накрыл стол. Себе поставил бутылку легкого итальянского вина за сто пятьдесят баксов. Мальчишку же напоил чаем, добавив немножко своей фирменной смеси — из легкого наркотика и успокаивающего. Первый раз соблазнить даже подготовленного на протяжении долгих недель ребенка — все равно сложно. Брать силой — это чревато. Да и никакого удовольствия. Удовольствие — когда он отдается сам.
Политик не забыл включить видеокамеру. И настал момент блаженства…
На следующее утро он проснулся часов в одиннадцать.
Светило высокое солнце, искрилось на сугробах и касалось ласково лица. Но блаженство длилось недолго. Политик протянул руку и понял, что мальчишки в постели нет. Он открыл глаза и увидел троих уркаганов, которые смотрели на него с брезгливостью, как на полураздавленного таракана. Таковым он и был, когда осознал, что происходит нечто страшное.
— Ну что, падаль, как настроение? — резанул его уши грубый голос.
— Вы кто? — ошалел Политик.
— Хрен в кожаном пальто, — Художник ударил его ногой в брюхо. — Не было бы у меня к тебе дела, я бы тебя сразу и запорол.
— Мне кажется, вы не совсем въезжаете, куда попали, — огрызнулся Политик. — И кто я.
— Ты — пидор гнутый. Да еще нечестный в делах.
— Ага. Кредиторы, — Политик приосанился, понимая, что этот наезд не случаен. Скорее всего наехали кинутые кредиторы. А значит, можно будет обуздать ситуацию.
— Если я правильно помню, — сказал Художник, присаживаясь на диван, — то ты должен за три партии деньги.
— Кому?
— В Ахтумск.
— Гринбергу я объяснил все. Я не думал, что он так не выдержан, что пришлет людей. Так между порядочными коммерсантами вопросы не решают.
— Между порядочными, — засмеялся Художник жестянно.
— Если крыши меряются, то я ни при чем. Идите к Зеленому, к его торгуевцам. Договаривайтесь. Мы коммерсанты. У нас свои дела. У вас — свои.
Художник вытащил свой кнопочный любимый нож. Тот заскользил между пальцами, гипнотизируя жертву. Потом резко воткнулся в подушку.
— Ой, — всхлипнул Политик, прижмурившись.
— Ты отдаешь деньги, педрило. Понял? — осведомился Художник.
— Ладно, — с готовностью произнес Политик. — Но сумма большая. Мне нужна неделя, чтобы собрать.
— Ладно, — сказал Художник, пряча нож. — Только тебе еще тридцать косых в гринах набежало.
— Хорошо, — Политик соглашался с такой готовностью, что становилось ясно — он согласится на все, лишь бы убежать отсюда. А потом через свою крышу затеет разбор по всей строгости и неотвратимости.
— Понятливый… Думаешь, мы тебя убьем? Нет. Посмотри, — Художник кивнул, и тут в руках Армена появилась папка с документами. — Вот заявление от мальчишки, с которым ты отдыхал. Вот заявление от его родителей. Результаты медэкспертизы скоро будут. Все по закону.
Политик сглотнул ставшую вязкой слюну и вперился с ужасом в бумаги.
— Так что ты сядешь. А твоя история попадет во все печатные издания. Ты же известный деятель детскозащитного движения. Ты же интервью давал. Вот тебе будет еще и реклама.
— Это все ерунда. У вас нет доказательств. Мальчишка может говорить, что угодно.
— Да. А видеозапись? — Художник подошел к видеокамере, спрятанной в углу, и выщелкнул кассету.
— Забирайте. Меня там все равно нет. Там только мальчишка. Так что давайте по-доброму решать.
— Ясно, — кивнул Художник, вытащил еще одну кассету, вставил в видик. На этой видеозаписи было то же самое, только снимали сверху, во всех подробностях, так что Политик на ней узнавался без всякого труда.
Маничева будто танком придавили.
— Но… — он закашлялся. — А…
— Техника, — развел руками Художник.
— Знаете, это шантаж, — придя в себя, закричал Политик. — Такие вещи не проходят. Зеленый…
— Ты думаешь, Зеленый будет подписываться перед братвой за растлителя детей? Пока все было тихо и ты не афишировал свои пагубные нездоровые наклонности, вопрос не вставал, он тебе крышевал. Ну а теперь он, чтобы перед честным народом оправдаться, первый тебе башку отрежет, — Художник взял его за щеку и ласково потрепал.
— А…
— Жирненький. Хорошо тебе в камере будет. Ох, что с тобой сделают! Жалко, что недолго там проживешь. Полностью не вкусишь всего…
— Ладно, — побледнел Политик. — Кассету отдадите?
— Да бери, — Художник кинул ему кассету. — На память. У меня еще есть. Много.
— Я отдаю деньги. Но где гарантии, что этот шантаж не будет продолжаться?
— А мы не шантажисты, — сказал Художник. — Мы пришли за своим. И свое возьмем, хочешь ты этого или нет. Честное слово наше — гарантия. И, думаю, залог дальнейшего взаимовыгодного сотрудничества.
— Какого?
— Будем водкой вместе торговать и дальше. Только без фокусов нехороших. Годится?
— Ox, — тут Политик не выдержал и заплакал. Пухлыми руками растирал слезы по щекам, тер глаза. И не стеснялся никого.
— Нежная душа, — кивнул Художник. — Готовь бабки, петух гамбургский.
— Через восемь дней образуется, — всхлипнув, бросил Политик.
— Наличкой.
— Понятно, что не чеками.
— Другой разговор, — Художник полез наверх, встал на стул и открутил спрятанную видеокамеру, которую умело установили ребята из «Тесея». — Ты хороший парень. Хоть и педрило неизлечимый.
— Знаешь, кого вы с Владом мне напоминаете? — спросила Вика, внимательно разглядывавшая Гурьянова, будто пыталась открыть в нем что-то новое.
