Изготовив бумагу и подписав ее, я несколько минут пялился в окно. Кто-то мог подумать, что я с какой-то целью изучаю унылое желтое здание напротив. Но я был занят другим.
Сначала я отмерял семь раз. Потом еще раз по семь. Потом решился, вытащил из портфеля видеокассету с дефицитнейшими российскими новыми мультиками студии «Пилот», которые достал мой брат, работающий на телевидении, и отправился к шефу.
У шефа два главных хобби. Одно — мультики. Он смотрит только их, знает наизусть и постоянно цитирует. Второе увлечение — игра в шашки в поддавки. Сейчас он сидел в своем кабинете и играл в них со своим главным партнером — прокурором отдела прокуратуры города Курляндским. Тем самым, который хотел закрыть «Завалинку у Грасского». В поддавки они вдвоем резались не первый десяток лет, начинали еще на галерках в аудиториях МГУ, когда вместе таким образом отлынивали от изучения юридических премудростей.
— Вон ту шашку двиньте, — подсказал я шефу.
— Подсказчик выискался! — возмутился Курляндский. — Санкцию на арест не дам.
— На чей арест?
— Ни на чей не дам.
Шеф все-таки двинул шашку по моей подсказке… И проиграл партию в четыре хода.
Курляндский расплылся в улыбке и, довольно потерев руки, кивнул мне:
— Молодец, Гоша. Приходи в любое время, на кого хочешь санкцию получишь.
— А я тебе еще линию по алкоголикам дам, — сообщил шеф мрачно.
Я заискивающе протянул ему видеокассету, и он тут же размяк.
— Подарок, — сказал я. — В продажу еще не Поступала. Братишка на телевидении стащил.
— Молоток у тебя брат, — оценил шеф. — Ну, рассказывай, зачем пришел.
Я изложил жгучую историю об исчезновении псих-больных и высказал предположение, что тут не обошлось без чьей-то вражьей руки.
— И что ты, братец Лис, предлагаешь? — в голосе шефа я не различил никакого энтузиазма.
— Для начала создать следственно-оперативную бригаду.
— Георгий, а психзаболевания через рукопожатия не передаются? — заботливо осведомился шеф. — А воздушно-капельным путем? На тебя что-то неважно действует общение с контингентом.
— Но ведь психбольные пропадают.
— Мало ли. На то они и психи, — вставил словечко Курляндский. — Одни пропадают. Другие порнографические и сутенерские газеты издают. Кстати, я позавчера одну такую закрыл.
— Так чего мне делать? — возмутился я. — Обо всем забыть?
— Как забыть? — вскипел шеф. — Работать надо. Я твоей интуиции доверяю. У тебя «нюх, как у собаки, а глаз, как у орла» — в «Бременских музыкантах» поют".
Трудись, Георгий.
— Ценное пожелание.
— Знаешь что, сходи к Дормидонту Тихоновичу Дульсинскому.
— К кому?
— К тому профессору, с которым мы тебя познакомили в театре. Лучше него в повадках ненормальных никто не разбирается. Шеф протянул мне черную лакированную визитку, где серебряным тиснением перечислялись многочисленные, и далеко не все, звания и достижения профессора
Дульсинского, а так же его телефоны.
— Он никогда не отказывал нам в помощи…
Я вернулся в кабинет и первым делом стал названивать по телефонам, указанным в визитке. По третьему телефону я дозвонился, Представился. Профессор вспомнил меня сразу. И действительно согласился помочь, назначил встречу у себя на квартире в восемь вечера.
В назначенное время я был на месте. Жил профессор на улице Тверской в сталинском доме, увешанном мемориальными досками.
Открыл мне голубоглазый телохранитель и шофер. Я умудрился вспомнить, что кличут его Марсель Тихонов, — в театре он торчал за спиной профессора, как бульдог, готовый вцепиться в любого при первом опасном жесте в отношении хозяина. Роль дворецкого он исполнял на пять баллов — естественно и спокойно. Он взял из моих рук портфель и поставил его в стенной шкаф, подал мне мягкие пушистые тапочки, слегка поклонился, махнул рукой в сторону комнаты и древесностружчатым голосом проскрипел:
— Вам туда. Ждут.
С высокого лепного потолка свисала старинная фарфоровая люстра, стеклянные двери с бронзовыми ручками как нельзя лучше гармонировали с массивной антикварной мебелью и тяжелыми красными бархатными портьерами. В обстановке комнаты чувствовались стиль и богатство. Это тебе не примитивные импортные мебельные поделки предмет обожания новой русской буржуазии.
— Мои предки славились отменным вкусом, — профессор заметил, что на меня произвела впечатление обстановка квартиры.
Он взял меня мягко под локоть, предварительно стряхнув с моего пиджака невидимую пылинку, и провел к креслу.
— Мой прадед исцелял человеческие души еще при царе. И дед занимался тем же. И отец. Все были в почете потому что дело свое знали. Вот они.
Он взмахом руки обвел вывешенные на стенах, очень неплохо исполненные портреты.
— Этот — кисти Нестерова, — сообщил мне пррфе сор. — А это — Налбандян. А этот портрет, на который ваш покорный слуга, исполнен Ильей Сергеевичем Глазуновым.
— Да-а… — я уселся в кресло. Напротив меня устроился профессор.
Голубоглазый зомби вкатил в комнату столик на колесах, на котором дымился серебряный кофейник, а также в обилии были закуски, фрукты, возвышалась бутыка коньяка.
— Настоящий армянский коньяк. Коллекционный, профессор провел пальцами по бутылке.
Голубоглазый зомби Марсель разлил по чашкам кофе плеснул в специальные коньячные рюмки коньяк и, повинуясь кивку хозяина, плавно удалился.
— За продолжение знакомства, — профессор поднял рюмку.
Я проглотил обжигающую жидкость. Коньяк на самом деле был отменный, нисколько не напоминал те cyppoгаты, нахально именуемые «Наполеон», «Метакса», которыми полны ларьки и магазины. Теперь долька лимончика к нему. Прекрасно! Я почувствовал, что мне здесь хорошо
— Что вас привело ко мне? — перешел к делу профессор.
— Дело несколько странное, — начал я. — Хотелось бы услышать ваше мнение.
— Весь внимание, — добродушно улыбнулся он, поощряя меня начать рассказ.
Он действительно очень внимательно выслушал мой рассказ, поглаживая края рюмки холеными пальцами. Он лишь пару раз перебил меня и задал толковые уточняющие вопросы.
— Каково ваше мнение? — спросил я, завершив повествование.
— Для мнения слишком мало информации. По-моему, вы излишне драматизируете ситуацию. Люди с нездоровой психикой обычно существуют в разладе как с окружающим миром, так и с самими собой. Пытаясь уйти от травмирующих внешних обстоятельств и от себя, они нередко считают, что их спасет перемена мест. И тогда они становятся бродягами.
