В тот день он ушел с работы пораньше. Он вывел из гаража свой видавший виды, едва шевелящийся, пенсионного возраста «жигуль» шестой модели, сменить который на новую машину стало просто невозможным послед знаменитого дефолта, когда зарплата начальника розыска рухнула к ста долларам в месяц, а побочных доходов не предвиделось. Но машина пока вроде бы пыхтела и вертела колесами довольно бодро.
— Рацию выключи, — потребовала Светлана, когда ой уселся за руль, привычно положив под руку свою «Моторолу».
— Зачем?
— Тебя опять вызовут.
— А мы не вызовемся.
— Вот поэтому и выключи.
— Нет, не могу!
— Ох, Ушаков, — покачала она головой. Она знала, что, если что-то стрясется серьезное, его не удержать. Он сядет в машину и двинет на происшествие, будет руководить раскрытием, намечать версии, опускать подозреваемых в камеры, не спать ночами, не глядя на часы и не обращая внимание на то, что сердце покалывает и голову сдавливает обручем. Это вбито в него так глубоко, что возражать бессмысленно.
Дорога на косу — узкую песчаную стрелу, на несколько десятков километров вонзившуюся в Балтийское море, — была перекрыта шлагбаумом. За въезд на машине драли приличные деньги, но к милиции, понятно, это не относилось. А начальника уголовного розыска охранникам в таком месте положено знать в лицо, так что шлагбаум немедленно поднялся и охранник козырнул.
Коса давно была объявлена заповедной зоной, всякое строительство здесь было запрещено. Естественно, «новорусские» коттеджи как поганки вырастали и здесь, но не так густо, так что большая часть пространства все-таки оставалась нетронутой. В основном новые хозяева жизни строили свои поселки на территории бывших домов отдыха. Ну и в пионерлагерях — они пали первыми, поскольку областное начальство рассудило, что пионеров теперь нет, значит, и лагеря ни к чему, а деньги, которые предлагали за участок под коттедж на косе, перевешивали все доводы разума и новокаином обезболивали уколы совести.
Коса сильно пострадала три года назад, когда по ней прошел небывалый ураган. Ураган выворачивал вековые сосны, которые не могли надежно зацепиться корнями за песчаную почву. По лесу будто прошлось какое-то чудовище. И уже три года лесхоз собирался вывезти распиленные деревья. Но никак не мог собраться.
«Жигули» свернули с главной дороги и вскоре остановились перед металлической оградой, за которой высились островерхие черепичные крыши отеля. Охранник присмотрелся к гостю, узнал его, кивнул, здороваясь, и побежал открывать ворота.
Отель назывался незатейливо — «Хауз», что по-немецки означает дом, и принадлежал старому приятелю Ушакова. Раньше на этой территории располагался профилакторий стеклозавода имени Двадцать второго партсъезда. Завод почти что загнулся, профилакторий приватизировали, и новый хозяин решил построить здесь приют для немцев, которых тянуло на косу как магнитом. На месте старых деревянных домишек вознеслись чистенькие дома в немецком стиле, с красной черепицей, дымчатыми окнами, зацвели цветы на клумбах, дорожки вымостили плиткой, все сияло чистотой, давило порядком. Надписи были на немецком языке, персонал тоже без напряжения лопотал по-немецки, номера стоили до двухсот марок в сутки. Немцы, приезжавшие сюда, глядя на окрестные сосновые леса и белые песчаные дюны, прислушиваясь к ласковому шепоту волн, могли помечтать о том, что они в Германии, что произошло чудо и коса опять немецкая.
Ушакова здесь всегда ждали свободная комната для гостей и добрый ужин. Два года назад он вытащил Палыча — хозяина — из такой передряги, что тот был благодарен до конца жизни. Денег начальник розыска за всю свою службу не брал ни с кого ни копейки, а вот воспользоваться гостеприимством владельца «Хауза» иногда не отказывался.
— Давно не был, — улыбнулся приветливо Палыч, встречая Ушакова у машины.
— Дела, дела, — развел руками начальник уголовного розыска.
Палыч обнял Ушакова,
— Совсем забыл нас, Василич.
— Не совсем, — возразил тот. — Видишь, приехал.
— Молодец…
— Мы со Светкой обнаружили, что двадцать пять лет назад пили шампанское на своей свадьбе. Так что не просто так приехали.
— Серебряная свадьба, — кивнул хозяин «Хауза».
— Старые стали, Палыч, — вздохнул Ушаков грустно. — Совсем старые.
— Кто старые? Мы старые? — усмехнулся Пальл. — Не преувеличивай, Василич. Вся жизнь впереди.
Ушаков кивнул. Он ощущал с болью, как уходят годы, Уходят незаметно, день за днем…
Хозяин указал своему помощнику, облаченному в красную фирменную одежду отеля:
— Вещи в третий номер.
Тот кивнул, подхватил сумки и потащил их к коттеджу.
— А мы идем в ресторан… Стопка водки, как?
— Стопку можно, — согласился Ушаков. Народу в «Хаузе» было немного — несколько немцев и один затесавшийся в их компанию швед.
Ушаков хлопнул с Палычем по стопке в баре на втором этаже главного корпуса. Потом еще по одной, стало легко.
— Хватит, — прикрыл он ладонью стопку.
— Пока хватит, — уточнил Палыч.
— Точно… Пошли, прогуляемся, — кивнул Ушаков жене.
Они спустились вниз, по мощеной дорожке прошли к выходу с территории. Вокруг отеля раскинулся лес, волны лизали белый песок, вдали из травы и деревьев поднимались оголенные дюны — с годами они сдвигались, меняли форму. Воздух был упоителен. Жара отступила, клонившееся к горизонту солнце ласкало, а не палило кожу.
— Гутен таг, — поклонился немец — старик-одуванчик, на его руку опиралась седая старушка, тоже улыбнувшаяся.
— Здравствуйте, — улыбнулся в ответ Ушаков, и его кольнуло грустью.
Палыч рассказал, что эти двое стариков-немцев жили в этих местах еще до войны, детьми. То, что для большинства людей на планете было далекой историей — Вторая мировая война, бомбежки, проводы частей вермахта на фронт, авианалеты, встреча фюрера, когда воодушевленные толпы мечтали об одном — увидеть его, поймать на себе хотя бы мимолетный его взгляд, а потом огненный вихрь и русские танки на улицах Полесска, — для них это было их личным прошлым. И оно с годами становилось гораздо четче, яснее, понятнее настоящего, которому они принадлежали чисто формально, доживая в нем последние годы.
Ушаковы присели на берегу, на перевернутой лодке, рядом с доской от серфинга, и смотрели на чистую воду.
— Смотри! — с детским восторгом воскликнула Света.
— Ух ты! — присвистнул он.
На отмель в двадцати метрах от них неторопливо выбирался кто-то — небольшой, но солидный, черный, влажный.
— Бобер! — ударила слабо, чтобы не спугнуть, в ладоши Света.
— А вон еще один! — ткнул Ушаков в другую тень.
