– Да здесь я, внизу, – крикнула я в колодец, чувствуя, как у меня внезапно перехватило горло. – Я обнаружила еще одну камеру!
А также ранила двоих мужчин и, возможно, убила третьего, должна была бы добавить я, но не стала. Я не хотела подставлять своих родителей под пули фон Браггеншнотта.
– В самом деле, дорогая? – теперь мамин голос звучал гораздо ближе. Еще секунда, и я увидела ее голову – прекрасную, любимую, глядящую на меня с верхнего края колодца.
Неожиданно рядом с маминой головой появилась вторая, папина. Он осмотрел колодец, прикинул его глубину и пробурчал:
– О чем ты только думала, Теодосия? Ты же могла сломать себе шею!
Папин голос отражался от стенок колодца и эхом разносился по всей усыпальнице. У меня вдруг стало так тепло на душе. Папа заботится обо мне. И чем сердитее звучит его голос, тем больше он волнуется за меня. Фон Браггеншнотт оказался не прав. Целиком и полностью.
Я улыбнулась. Папин гнев был бальзамом для моей души.
– Да, знаю, – крикнула я в ответ.
Остатки посеянного фон Браггеншноттом в моем сердце недоверия стремительно таяли.
Родители принялись размышлять, как им вытащить меня из колодца, а я тем временем то и дело с опаской оглядывалась назад, но из камеры не доносилось ни единого звука. Незамеченным фон Браггеншнотту хотелось остаться не меньше, чем мне – уберечь своих родителей.
Наконец Набиру пришла в голову отличная идея – опустить в колодец лестницу, по которой все мы взбирались в усыпальницу.
Папа настоял на том, чтобы спуститься первым, хотя лазить по лестницам ему очень трудно из-за его больной ноги.
Опустившись на дно колодца, он даже не огляделся вокруг, но сразу уставился на меня так, словно я была самым ценным артефактом, который он когда-либо встречал в своей жизни. Должна признаться, что под его пристальным взглядом я почувствовала себя слегка неловко.
– Что с тобой произошло? – спросил папа, делая шаг мне навстречу. – С тобой все в порядке?
Удивительно, каким плаксивым порой делает человека проявленное к нему внимание! На глазах у меня выступили слезы, и я поняла, что больше всего мне сейчас хочется уткнуться папе в плечо и рассказать ему все-все-все. О том, что жизнь моя несколько раз висела на волоске, о том, что у нас в музее долгое время работал предатель, даже о том, что у фон Браггеншнотта есть револьвер, который он не задумываясь готов пустить в дело.
Но вместо всего этого я лишь сказала:
– Со мной все хорошо, папочка. Правда, правда.
Тут мой голос подвел меня и неожиданно дрогнул. Папа раскинул руки и крепко обнял меня.
Боль пронзила мое плечо с новой силой, слезы хлынули ручьем, но я была счастлива – когда я оказалась в папиных руках, весь мир вокруг меня снова стал безопасным и теплым. Мои родители вновь вернулись в мою жизнь, и мне хотелось, чтобы они оставались в ней навсегда.
Хотя бы самую малость.
Затем я слегка отодвинулась от папы и спросила, нахмурив брови:
– Папа, ты когда-нибудь говорил Найджелу Боллингсворту, что я собираюсь выйти за него замуж?
– О господи, нет, конечно! С какой стати? А почему ты спросила?
Я испытала такое облегчение, что у меня даже колени подогнулись. Папа не выдавал мои секреты! Очевидно, Боллингсворт просто подслушивал наши с папой разговоры, гадюка.
– Просто так. Но только знай, я за него замуж больше не хочу.
– Договорились.
Папа похлопал меня по плечу, и я взвизгнула от боли.
– Что такое? – нахмурился папа. – Ты ранена?
– Ну да. Думаю, что совсем не сильно.
В это время с последней ступеньки лестницы соскочила мама.
– Тео, дорогая! – Она подбежала, обхватила руками мое лицо, расцеловала в обе щеки, а я следила за тем, чтобы случайно не задеть маму жезлом, который я, оказывается, по-прежнему держала в руке.
– Эй, – спросил папа, заметив мои манипуляции. – Чем это ты там размахиваешь?
– Чем? – переспросила мама, увидела жезл и ахнула: – Да это же жезл Оз!
Тут папа впервые переключил свое внимание с меня на добытый мной предмет и принялся рассматривать жезл.
– Отличная находка, Тео, поздравляю! – сказал он, но тут же вновь посмотрел на меня: – А теперь покажи, где у тебя болит.
– Да ты не беспокойся о моем плече, – ответила я. – Тебе нужно взглянуть туда.
Я протянула маме жезл, ухватилась здоровой рукой за папину руку и потащила его к камере, где лежали Боллингсворт и фон Браггеншнотт.
– Нет, Теодосия, покажи свое плечо. Немедленно.
– Ты очень побледнела, дорогая, – сказала мама. – Дай папе взглянуть.
Папа очень осторожно прикоснулся к одному месту на моем плече, к другому, а потом я внезапно вскрикнула.
– Вывих, – произнес папа. – Дело легко поправимое, только будет немножко больно. Держись.
Держись! Если бы он только знал…
Я кивнула, мол, после всего, что выпало сегодня на мою долю, меня уже ничем не испугать. Справлюсь с чем угодно.
– Держись, – повторил папа и сильно вывернул и потянул мою руку. Сначала мне показалось, что я буквально ослепла от боли.
А затем я сделала то, что делают в таких случаях все настоящие храбрецы.
Я потеряла сознание.
Возвращение домой
Придя в себя, я обнаружила, что лежу в чудесной мягкой постели с туго прибинтованной к туловищу левой рукой. Занавески на окне колыхал залетавший в комнату легкий ветерок, и никто никого больше не убивал. Восхитительно.
Я глубоко вдохнула воздух, пахнувший пылью, инжиром и еще чем-то особенным… египетским. И еще к этому запаху примешивался тонкий аромат сирени.
Сирень. Мама. Я повернула голову и увидела ее, она сидела в кресле рядом с моей кроватью.
– Как ты себя чувствуешь, дорогая? – спросила мама.
– Намного лучше, спасибо, – ответила я, а затем вдруг все вспомнила и попыталась сесть в постели, но вздрогнула, когда мое плечо кольнула боль.
– Осторожнее, дорогая. Осторожнее. Тебе нужно отдыхать. Папа заказал нам билеты до Лондона, чтобы мы могли как можно скорее добраться до Генри. Попытаемся уехать уже завтра утром. Как думаешь, ты выдержишь такую поездку?
Я вспомнила египетские поезда и поморщилась.
– Папа устроил нам места на пароходе до Каира, – поспешила успокоить меня мама. – Ты еще слишком слаба, чтобы ехать на поезде.
– Отлично, – сказала я. – А с Генри все будет в порядке, это я тебе обещаю.
– Будем надеяться, что ты окажешься права, – кивнула мама. Глаза у нее были встревоженные и грустные.
