Она затравленно огляделась, пытаясь понять, что ей делать теперь. Двери лифта открылись на третьем этаже – и как раз напротив лифта, на белой стене сияло солнце над сибирской тайгой.
– Иди любуйся красотами Севера, – посоветовала она своему отражению, но… простояла без движения еще минуту, затем медленно подняла руку и поднесла ее к панели с кнопками. «Шестой» загорелся ярким огоньком, и раздался тихий звон. Лифт тихонько вздрогнул и пополз дальше наверх. Через несколько мгновений лифт снова открылся, и Арина шагнула вперед, впервые в жизни совершая что-то непозволительное, запрещенное.
Мысленно она уже видела себя в наручниках, в полиции, в слезах, но, когда она выбралась на запрещенный этаж, открытый только для прессы, там никого не оказалось.
Никого!
Ни охраны, ни даже старушек, обычно сидящих на стульчиках между залами. Скорее всего, они все ушли к лестнице, чтобы посмотреть на фотозвезду. Шум продолжающейся пресс-конференции доносился откуда-то снизу, а пустынный лабиринт стен предстал перед растерянной «лазутчицей», словно и был предназначен только для ее глаз.
«KILL THEM ALL»
[2]
Огромный постер, фотография почти во всю стену. Граффити, сфотографированное то ли в переходе, то ли на бетонном ограждении железной дороги. Окружающее снято нечетко, расплывчато, и только надпись высвечивалась на фотографии ясно. Черная краска, аэрозоль. Арина приложила ладонь ко рту. Она словно почувствовала то, что чувствовал тот, кто сделал эту надпись. Ярость, бессилие. Пустоту. Kill them all. Значит, мистер Коршун увидел эту надпись, остановился и принялся ее фотографировать. В ней было столько эмоций, что с лихвой бы хватило на десять пейзажей про Русский Север. Арина перевела взгляд.
Фотография ребенка, целящегося из громоздкого пистолета прямо в нее, заставила Арину отскочить. Где и как он мог сделать это фото? Может быть, это постановка? А если нет, то это просто ужасно.
Демонстрация. Полиция избивает ногами девушку, лежащую на асфальте. Ее лица не видно, только тело – оголенный торс, бесстыдно обнажившаяся грудь. Мужчина в форме волочет ее за одежду, поэтому одежда и задралась.
Футбольные фанаты сжигают машину, случайно попавшуюся им на пути.
Окровавленные кулаки. Не шутка, не подделка, нет. Этими руками кого-то только что били. Что он, Максим Коршун, там делал? Как ему удалось сфотографировать одни кулаки, только их – и ничего больше, да еще таким крупным планом.
Что он за человек?
Глядя на огромный снимок, почти в половину стены, Арина кусала губы. Электрический стул. Пустой, пугающий. Ждущий новую жертву в свои объятия. Ненависть – это сон, от которого невозможно проснуться. Арина вдруг осознала, что стоит одна-одинешенька посреди зала, а голоса становятся вдруг заметно слышнее и ближе. Она огляделась в растерянности, все еще потрясенная увиденным и не вполне способная мыслить последовательно. Сейчас придут и спросят, что она тут делает и как сюда попала. Возможно, ее будут выпроваживать с выставки, а он, Макс, поднимет свою камеру и примется фотографировать ее. Ведь это так работает, да?
Арина быстро прошлась по залу и поняла, что спрятаться можно только в единственном месте – в самом углу за белой стеной скрыто маленькое помещение, закрашенное черным цветом. Здесь не было фотографий, но стояло несколько стульев, а на стене работал большой телевизор. Арина опустилась на стул и прислушалась. Телевизор работал без звука и не отвлекал. Арина почти на него не смотрела. Она услышала шаги, много шагов сразу. Пресс-конференция явно переместилась на шестой этаж. Интересно, они пришли сюда смотреть очень, очень качественные фотографии кричащего человека с лицом, перекошенным от боли, – с бокалами шампанского в руках? С бутербродами?
– Я не занимаюсь военной журналистикой. И я не документалист, хотя, случается, мне удается запечатлеть моменты истории, которые можно отнести к этим двум жанрам, – его голос звучал близко, очень близко. Наверное, он стоял прямо за стеной.
– Какие нужны условия, чтобы простая фотография стала искусством? – Женский голос. Арина прислушалась еще внимательнее. Значит, вот что она только что видела. Искусство. Настоящее искусство должно ранить. Кто это сказал? Арина слушала, а глаза ее, уже привыкшие к полумраку этого закутка, зафиксировались на безмолвном видео, проигрывавшемся, видимо, по принципу «нон-стоп», без остановки. Джунгли.
– Либо ты должен оказаться в правильном месте, либо ты должен быть в правильном состоянии души. Момент и того и другого – уникален и скоротечен. Всему рожденному однажды суждено умереть. Кто-то грезит о жизни вечной и об отпущении грехов, а кому-то не удается дожить до возраста восьми лет, – голос его звучал уверенно, глаза Арины были прикованы к экрану. По джунглям, залитым солнечным светом, бежит жираф. Где он мог снять это? И почему на камеру? И почему – ненависть, если жираф такой веселый, так легко бежит по зеленой траве.
– Вы бы назвали свои работы социально направленными? – спросил мужской голос. Видео, видимо, было сделано на любительскую камеру или на мобильный телефон. А возможно, это был какой-то специальный эффект. Арина вдруг поняла, что это не взрослый жираф. Это теленочек. Слишком резво бежал он, слишком много восторга, и слишком высоки рядом деревья.
– А вы бы отнесли их к разряду открыток на Рождество? – спросил Макс журналиста, и тон его был колючим, злым. Арина почти не отследила, что на видео перед ее глазами что-то поменялось. Какая-то мелочь, какая-то маленькая, еле уловимая деталь. Она ничего не успела понять. Жирафенок все бежал и бежал, и камера бежала за ним, и странные оранжевые брызги разлетались в стороны. Что это такое?
– А ваш отец, он планирует посетить выставку? – спросил кто-то. Арина вдруг сжалась в комок и перестала слушать то, что говорят. Ее взгляд оказался намертво прикован к молодому жирафу, и вдруг стало со всей очевидностью ясно, что именно происходит на этой пленке и почему это видео занимает почетное место здесь, на этой выставке. Охота. В полной тишине в маленького жирафа попала браконьерская пуля, и брызги оранжевого цвета – его кровь.
– Если у вас есть вопросы к моему отцу, вы должны адресовать их ему, – Арина беспомощно смотрела на то, как радостный бег жирафа замедляется, а оранжевые струи брызжут все сильнее. Еще несколько мгновений, и тонкие, пятнистые ноги перестали слушаться животного. Арина вскочила и чуть не закричала.
– Какой работой вы гордитесь больше всего? – Женский голос пролетел мимо сознания Арины. Жираф упал, он еще дергался, пытаясь подняться, но было ясно, что это ему не удастся. Рана была смертельной.
– Я думаю, вы сами должны сделать выбор, – Максим раздраженно запустил ладонь в волосы. – Прошу вас, перейдем к осмотру.
– Конечно, – и за стеной снова зашелестели шаги. Арина стояла и смотрела на неподвижно лежащего жирафа, пока экран телевизора вдруг не погас и не зажегся снова. Джунгли, яркий солнечный свет. Сейчас сюда прибежит еще живой жираф. По лицу Арины текли слезы.
