Впереди, всего в полумиле, над скальным горизонтом торчит каменная башня. Будь пониже, ничем бы не отличалась от прочих скал: из серых массивных глыб, камень необработан, острые сколы, выступы, а крохотные окошки под самой крышей больше похожи на трещины. Но только она стоит нагло и вызывающе, оглядывая всех свысока, как браток с автоматом, уложив всех мордами в снег.
– Чертов Зуб! – вырвалось у Бернарда. Он спохватился, забормотал: – Прости, господи, мои справедливые слова, но только нехристь способен такое построить на помеху добрым людям, ибо христиане должны быть одним народом... гм... и ходить друг к другу без препятствий.
– Дальше все как на ладони, – сказал Ланзерот зло. – Муравей не проползет незамеченным, а я не могу оставить своего боевого коня...
Башня торчала, как нижний клык из кабаньей пасти. Солнечные лучи холодновато отблескивали на каменных сколах, отчего башня выглядела закованной в металлические доспехи.
– Кто здесь бывал? – спросил Бернард.
– Ты же и бывал, – напомнил Ланзерот.
– Я не запомнил этих мест, – огрызнулся Бернард.
– Асмер, – спросил Ланзерот, – ты здесь проезжал раньше? Что, в самом деле ее никак не обойти?
Асмер ответил с усмешкой:
– Обойти никак. Даже подобраться очень трудно. Правда, можно вот так, прячась за камешками, но не станете же вы, ваша милость, пригибаться, как простолюдин, ползти на брюхе, как, прости меня, господи, нечестивая ящерица?
– И сколько надо ползти? – осведомился Ланзерот ледяным тоном. – Кстати, ящерица – тоже божья тварь.
– Да всего с десяток шагов. Но нельзя даже головы поднять. А дальше снова можно вдоль стены... к самой башне.
Ланзерот кивнул, они с Бернардом вернулись к повозке. Когда я увидел, как оба вскоре появились в старых потертых плащах поверх доспехов, я понял, что башню придется брать в самом деле. Во рту стало сухо, а сердце заныло в тревоге. Одно дело, когда, не успев даже испугаться, ткнешь вилами в брюхо какой-то летающей гадины или машешь оглоблей, даже когда во сне, как считаешь, рубишься мечом, другое – вот так хладнокровно подкрадываться к наверняка запертой и хорошо водруженной башне-крепости.
Меня определили замыкающим, но Асмер держался рядом, а когда я видел, как он посматривает на меня, закрадывалось сомнение, видит ли во мне соратника или же пленника.
Тропка между валунов и обломков скал показалась чересчур протоптанной. По знаку Бернарда мы застыли на месте. Они с Ланзеротом скрылись за обломками. Прошло довольно много времени, я уловил негромкий свист. Асмер тут же толкнул меня в бок:
– Не спи, замерзнешь.
За поворотом я наткнулся на два трупа. У обоих размозжены головы, а шеи и ноги вывернуты под нелепыми углами, как у цыплят табака. Похоже, падали с немалой высоты, но кто так метко и с огромной силой умеет метать камни: Бернард или сам Ланзерот?
Ланзерот и Бернард впереди в десятке шагов притаились за широкой каменной плитой. Даже хмурый Рудольф не удержался от довольной усмешки. Башня в самом деле неприступна даже за счет того, что из окон все видно за мили вокруг. Однако за последние годы где-то выше обломился или сдвинулся обломок скалы, пусть даже камешек, но это изменило русло ручьев. Небольших, что возникают при ливне и через часок-другой исчезают. Будь ручей постоянным, его обязательно бы заметили, отвели в сторону, как-то приспособили бы даже.
Сейчас же мы ползли по сухому руслу, что за последние пару лет пробили дождевые потоки. И когда приблизились к башне на расстояние броска ножа, нас так и не увидели ни из окон, ни даже с крыши.
Бернард приготовил топор, просунул левую руку под локтевой ремень щита и крепче взялся за деревянную рукоять. Рудольф и я, он с топором, я с молотом, застыли, смотрели на Ланзерота. Тот быстро зарядил арбалет, взял в другую руку меч.
Бернард грянулся всем телом в дверь. Затрещало, створки распахнулись, на пол упали половинки деревянного засова. Рудольф скользнул в помещение и молниеносно отступил вправо, следом за ним так же быстро вдвинулся Асмер и встал по другую сторону, а Ланзерот по-рыцарски ворвался прямо, весь воплощение благородного гнева и ярости.
В круглом помещении за двумя массивными столами сидели пятеро мужчин в кожаных доспехах. Еще столько же лежали на лавках, трое на полу обнимались с винным бурдюком. Кто-то загорланил песню, не обращая внимания на грохот от выбитой двери, но остальные вскочили, хватаясь за оружие.
Засвистели стрелы. Ланзерот метнулся через весь зал, похожий на новенький бронетранспортер, сметая столы, лавки. За ним остались стонущие и залитые кровью тела. Я опомнился, метнул молот, поймал и снова метнул. В третий раз бросить не пришлось: бравый спецназ королевства Зорр прошелся по залу, как по стране инфляция. Даже стонущих не осталось, их прикончили быстро и безжалостно, никто не хотел получить стрелу или нож в спину.
Я быстро осматривался, стараясь, чтобы это не выглядело совсем уж дико. Вся схватка продлилась меньше минуты, а комната завалена изрубленной мебелью, словно громили мебельную фабрику. Стол разбит в щепки, лавки сломаны, порублены, ножки вывернуты, и все это плавает в темно-красной луже, кровь испачкала подошвы и подбирается к щиколоткам.
Асмер торопливо поднимал арбалетные стрелы, вытирал о ближайшего убитого и услужливо подавал Ланзероту. Бернард ощупывал стены, словно искал потайные комнаты или выходы наружу. Рудольф переворачивал убитых, весь перемазался кровью, морщился, не найдя хорошего оружия, зато поснимал с двух или трех тугие кошельки.
– Кто ранен? – спросил требовательно Ланзерот.
Бернард прорычал:
– Все помнят, что наш священник далеко внизу!
– За дело, – распорядился Ланзерот. – Времени в обрез.
На мост даже не посмотрели, а место, которое сочли проходимым, оказалось отвесным обрывом в три человеческих роста. Я был уверен, что обоз придется оставить, но эти сумасшедшие распрягли быков и, обвязав широкими ремнями, начали поднимать по одному. Испуганные животные не брыкались, но печально ревели, и этот могучий рев разносился над горами и долами, оповещая всех и вся, что вот здесь, в этом месте, горстка людей, отложив оружие, поднимает наверх обоз, наверняка груженный мешками с золотом.
После быков втаскивали повозку. Снова мне почудилось, что она стала еще легче. Намного легче. Почти пустая. Волов поспешно запрягали, не дав отдышаться. Бернард часто посматривал в небо. Однажды ткнул пальцем в синеву.
– Асмер, что скажешь?
Асмер, мокрый от пота, как мышь, что выбралась живой из бочки вина, прохрипел:
– Да видел, видел. Одна была, теперь три кружат! Скоро все твари сюда стянутся.
– Это уж точно, – ответил Бернард.
Мне почудилась в голосе старого воина хмурая радость. Подумал с отвращением, неужели у этого дурака такая самоубийственная страсть к драке, схваткам, звону оружия, так красочно воспетому в балладах? Ведь ясно же, что если эти птицы в самом деле как-то передают, где мы и что делаем, то сейчас нас обложат таким плотным кольцом, что не только повозку потеряем, но и сами поляжем быстро и надежно...
