Наталья Андреевна в фартуке, с белыми от муки руками, выглянула из кухни:
– Вернулась, невеста?! Бросишь институт, я твоего американца отсюда поганой метлой погоню.
– Нет, мамуля, учебу я бросать не собираюсь. Просто мне надо с тобой поговорить.
– Давай поговорим, раз надо.
Наталья Андреевна смыла с рук муку, сняла фартук. Мать и дочь уселись за стол.
– Мамочка, Алекс работает продавцом. Он учился в университете, но в Америке это очень дорого. Ему пришлось бросить учебу и пойти работать. Он очень хорошо зарабатывает, но университет жалко. Мы поженимся, он так и останется без законченного образования.
– К чему ты, Маринка, клонишь?
– Деда Коля оставил мне квартиру. Это правда?
– Да, вы с Алексом, если он решит остаться здесь, можете в ней жить.
– Я не об этом. Если продать квартиру, Алекс смог бы доучиться, а потом, получив диплом, опять пойти работать.
– Так… – протянула с сомнением Наталья Андреевна. – Значит, твой несчастный Алекс работает продавцом? – Марина кивнула. – И на зарплату продавца он нанимает нам охрану, живет в. самой дорогой гостинице и арендует машину, которая едва помещается в нашем дворе?
– Мамочка, расходы по поездке ему оплачивает фирма.
– Насчет квартиры это случайно не его идея?
– Нет, что ты! Это мне только сейчас в голову пришло, по дороге в институт. Алекс понятия не имеет, что квартира теперь моя. – Марина явно обиделась за жениха. Наталья Андреевна громко расхохоталась и, продолжая смеяться, подошла к дочери, обняла ее за плечи:
– Наивная ты моя дурочка. Сердечко у тебя доброе, а умом житейским ты вся в отца. Твой папочка, хоть научную степень и защитил перед смертью, в делах практических был просто дурачком. Ладно, предложи свою помощь жениху, поглядим, что получится. А теперь проси охрану везти тебя на занятия. – Наталья Андреевна вытерла подолом халатика слезы смеха и вернулась к готовке.
– Спасибо, мамочка! – Обрадованная Марина догнала мать и обняла ее.
– Иди, дочка, иди учись. После института пригласи жениха на обед. Я вам пироги испеку. Кстати, как насчет загса? Разговоры – это хорошо, а заявление подавать когда будете?
Наталья Андреевна принялась за тесто, Марина стояла рядом:
– Ой, я не знаю. Алекс сказал что-то насчет формальностей.
– И что же он сказал?
– Сказал: завтра, мол, все формальности решим.
– Вот и своди его в загс, пока не раздумал.
– Мама, как тебе не стыдно!
– Мне стыдно? Ты Галю из нашего двора вспомни. Целыми днями с колясочкой гуляет, Хочешь, как она?
– Нет, Алекс не такой!
– Дай-то бог, девочка. Вообще-то твой американец мне понравился. Но и я могу ошибаться.
– Спасибо, мамуля! Я такая счастливая!
– Вот что, счастливица. Твой жених документ ищет, так ты загляни к Дерябину. Вдруг Николай Спиридонович ему ту бумагу отдал.
– Ой, верно! И как я сама не додумалась? Сейчас я Саше позвоню.
Марина достала из сумочки мобильник и прошлась по кнопкам. Мать удивленно покосилась на трубку:
– Это еще откуда?
– Алекс дал, чтобы с ним и с охраной связываться. – И Марина убежала в свою комнату.
– У богатых свои привычки… – вздохнула женщина, краем уха прислушиваясь к голосу дочери. Но слов разобрать не смогла. Когда Марина вернулась, прежней радости в ее облике мать не заметила.
– Я ему все сказала.
– А чего скисла?
– Алекс меня отругал, что я не в институте. Велел ехать на занятия.
– Конечно, когда мать говорит, можно и не слушать, а когда жених… – ворчала Наталья Андреевна, с трудом сдерживая улыбку.
Москва. Бутырская тюрьма.
1944 год. Май
– Ты у меня заговоришь, гнида! Не таким языки развязывали, жидок паршивый! – кричит следователь Дерябин и приближает посеревшее лицо к Зелену, будто пытаясь загипнотизировать его своим взглядом.
Моисей Семенович молчит. Глаза у него от непрерывных, в том числе и ночных допросов покраснели, но страха в них нет. Он спокойно смотрит на майора и, к своему удивлению, злости в глазах того не замечает. Следователь молод, хоть и отрастил усы, а глаза усталого, несчастного человека. «Странный сопляк, – думает Зелен. – Не похож на зверя, которым прикидывается, или от молодости дурит?» До этого мальчишки его допрашивали два других майора – месяц Груднев и месяц Шахерман. Груднев лютовал по-настоящему, у Зелена были сломаны пальцы рук и отбита печень. Моисей Семенович не подписал ни одного протокола. Шахерман был ласков. Но Зелен сразу просек: обычная в НКВД технология ведения допросов, принцип кнута и пряника. Шахерман взывал к еврейскому смирению и благоразумию, обещал поблажки. С теми двумя Моисей Семенович разобрался, а Дерябина понять не может.
– Ну, помолчи, помолчи… Поставлю тебя «в стойку» еще на неделю, поглядим, как запоешь. – Следователь устало валится на стул и замирает, глядя на чистый бланк протокола.
– Дурак ты, Дерябин, – спокойно произносит Зелен.
– Конечно, дурак, – миролюбиво соглашается следователь. – Умный давно бы к тебе спецсредства применил. А я тяну, надеюсь на твою партийную совесть. Ты же, Зелен, перед тем как к врагам переметнуться, комиссаром был… За революцию кровь проливал.
– Был и до смерти останусь.
– И в той жизни у тебя эпизодик. На Белгородчине красного командира расстрелял? Не припоминаешь, сволочь? – В голосе следователя впервые искренний интерес. Зелен смолкает. Дерябин наконец попал в больное место. Моисей Семенович часто мысленно возвращался к расстрелу командира на поповском дворе в городе Валуйки. Но вины своей не находил. От дисциплины красноармейцев зависело тогда, станут они армией или превратятся в банду. Епифанов, допустив массовое пьянство, рисковал жизнью своей сотни. Первыми туда могли заявиться не его, Зелена, бойцы, а дени-кинцы…
– Чего замолчал, жидок? Приятно русскую кровушку проливать?!
– Я поступил по законам военного времени и свои действия до сих пор считаю обоснованными, – не отводя взгляда, твердо отвечает бывший комиссар.
– Вот и мы поступим по законам военного времени! Сколько тебе посулили за голову Анастаса Ивановича? – Дерябин снова кричит, входя в придуманную им роль. – Сколько, я тебя спрашиваю! – Истерически взвизгивает он, вскакивает со стула, подбегает к заключенному, замахивается кулаком. Но бить не бьет. И опять Зелен не видит в его глазах злости.
– Тебе не надоело орать, сопляк? – тихо спрашивает Зелен.
– Смелый ты жидок, Монька. Вон сколько вас, жидов, к революции примазалось. Гордишься небось, сука.
– Тебе ночью что снится?
