Самое популярное блюдо в меню кафе имело то же название: биточки «Ровесник», демонстрируя тем самым безудержную советскую фантазию на именования. Например, в то время по всему СССР имелось мильон кафе с названием Ласточка, что олицетворяло советскую нежную любовь к вечно ущербной пищевой промышленности.
Фирменное блюдо биточки «Ровесник» подавались с жареной картошкой, и оно казалось мне деликатесом да и стоило всего 35 копеек.
Таким образом, название «Ровесник» звучало для меня приемлемо, несмотря на то, что существовал поганенький молодёжный журнал с тем же названием.
Но это можно было пережить.
Внепищевой деятельностью Ровесника руководил совет кафе, состоявший из студентов и курируемый райкомом комсомола. А в деятельность эту входила организация выступлений полулегальных рок– и джазовых ансамблей и настолько же полулегальных поэтов, причём из этих выступлений также делались конкурсы, что придавало дополнительный ажиотаж. Перед Ровесником вечерами кучковалась очередь юношей и девушек, желающих туда попасть. Побывав разок в такой очереди и возненавидев её, как и прочие очереди, я решил проблему на другом уровне: я явился на собрание Совета кафе и предложил себя в члены. Каким способом предложил, не помню, но результатом оказалось обретённое членство. Мы собирались раз в неделю вечером, человек восемь, и что-то там решали.
Всё это было на таком серьёзе, что мне выдали членскую синюю книжку с фотографией. Удостоверение члена совета кафе Ровесник подняло меня на завидную общественную высоту. Во-первых, я мог проходить в кафе в любое время, даже когда все места были заняты, не говоря о музыкальных или поэтических вечерах. Во-вторых, я мог проводить девушек и полезных знакомых на вожделенные вечера и тем самым заслуживать ответные одолжения. Билетами на вечера я подкупал продавцов различных магазинов, в основном, книжных. Так на Большом проспекте Петроградской стороны был магазин Старой книги. В нём долгие годы работал продавцом Боря с нервными движениями тела и лица. Только перед отъездом до меня дошло, что он был гомосексуалист, ибо эта область секса тогда была настолько для меня чужда, что я даже не представлял, как себя ведёт махровый гомосексуалист и что у него за жесты. Боря же одно время даже носил большой круглый значок голубого цвета и со словом «Blue» (Голубой), но и это я пропустил мимо глаз. Однажды я пришёл в магазин и увидел Борю с покрашенными в ярко-жёлтый цвет волосами. Но и на это я не обратил сексуального внимания. Боря, большой любитель поп-музыки, которому я доставал билеты в Ровесник, позволял мне зайти к нему за прилавок, присесть на корточки и буквально погрузиться в закрома отложенных им дефицитных книг, которые я мог брать и покупать. Боре я обязан и знакомством с Bee Gees. Он восхищался их пластинкой Horisontal (1968) и дал мне её переписать. Тогда мало кто знал о Bee Gees, но Боря предрекал им большое будущее, и я был поражён их музыкой. На этой пластинке нет проходных вещей – все прекрасные в том числе Massachusetts – их первый хит в Штатах.
Некоторое время председателем совета кафе был энергичнейший Жора Михайлов, впоследствии прославившийся устраиванием выставок подпольных художников у себя на квартире и пострадавший за это. Потом он бился с КГБ, судил их и теперь имеет свою картинную галерею и не только. Или уже не имеет?
В начале восьмидесятых в период моих кругосветных путешествий я с ним пообщался в Германии, где он тогда жил, и опосредованные связи остались у нас до сих пор.
Ровесник было одним из центров Ленинградской культурной вселенной. Там играли группы: Авангард-66, Лесные братья, Аргонавты» и много других, названий которых я не запомнил. На одном из конкурсов была группа под названием Такие же. Чрезвычайно скованный в движениях по рукам и ногам солист выступал в белых перчатках, но пел плохо. А точнее, петь не мог. Потому-то названия меня мало трогали.
Все группы старательно передирали популярные песни британских и американских исполнителей и практически не пели ничего своего. И правильно делали, так как до сих пор я не услышал в российском роке хоть что-нибудь, что бы шло хоть в какое-то сравнение с лучшими образцами американского и британского рока и поп-музыки.
Так Авангард-66 начинал своё выступление с песни Dave Clark Five Because. И всякий раз она меня пронзала своей красотой.
У Аргонавтов коронной песней была Hermans Hermits There's a Kind of Hush. Услышав эту песню, я тоже ликовал.
Из танцев необычайно популярен был джайв. В Ровесник на музыкальные вечера приходило несколько компаний модных парней и девиц, которые были мастерами этого танца. Как правило это были станцевавшиеся пары, они выходили плясать первыми и забивали всех своим классом. Я никак не мог уловить основу движений, позволяющую им делать такие чёткие и ритмичные повороты и шажки. (В Штатах я пошёл в танцевальную школу и раскусил этот орешек.) Однажды, когда началась музыка, я осмелился и подошёл к одной невысокой и ладной девице, которая подвижно и хлёстко танцевала джайв со своим толсто-рыхлым партнёром, но который, несмотря на своё тело, танцевал умело и ловко, много лучше меня, стройного и спортивного. Я решил, что девушка научит меня танцевать джайв. Она посмотрела на меня с удивлением, потом взглянула на своего партнёра, который, оказалось, не возражал, и мы вышли в центр круга.
– Поучи меня, – попросил я её.
Девушка ничего не ответила. Я начал двигаться, а она чутко повиновалась малейшему моему движенью. Чуть я потяну её за руку – девушка сделает оборот, я вытяну руку с её рукой в моей, и девушка, соразмерно ритму, отстранится. Всё это она делала молча, не говоря мне ни слова, смотря мимо меня, но я никак не мог уловить изюминку движений. Промучившись со мной до окончания песни, она пошла за свой столик с бесстрастным лицом, какое у неё было во время танцев даже со своим партнёром.
Среди постоянных посетителей Ровесника был заметный парень. Худой и элегантный, прекрасно выделывающий джайв. Он вызывал у меня восхищение непринуждённостью и неоспоримой точностью своих движений. После одного джайва с партнёршей ему подстать я подошёл к его столику, и на правах члена совета кафе сказал ему, что он – лучший из всех здесь танцующих. Польщённый, он предложил мне присесть за столик. Парень был студентом медицинского института и сразу стал рассказывать мне о своих танцевальных успехах в других местах и особенно в кафе Белые ночи (может, до сих пор имеется – такое название упустить не дадут). А потом этот «Барышников» попросил у меня занять ему рубль. Отказать я ему в тот момент не мог, хотя был уверен, что отдаю рубль навеки как плату за любование его танцем. Но самое интересное, так это то, что он мне потом этот рубль вернул.
Должен сделать отступление, чтобы пояснить, что я в долг давал только хорошо проверенным людям, ибо разок я обжёгся и мне этого хватило на всю жизнь. Когда мне было лет 15, я жил на даче в Репино и там познакомился с художником, работавшим в доме отдыха. Он занимался тем, что рисовал плакаты и объявления, которые по задумке советской власти должны были поднимать моральный уровень отдыхающих, отвлекая их от ебли и выпивки на построение коммунизма. Художнику было лет двадцать пять и один лишь возраст делал его в моих глазах большим авторитетом в области овладения женщинами. Но это был парень весьма невзрачного вида и, что самое главное, я никогда не видел рядом с ним существо женского пола. Учуяв мой голод по познанию женщин, художник пообещал, что познакомит меня со взрослой сговорчивой женщиной и тут же попросил в долг пять рублей. Я подумал, что, будучи у меня в долгу, он будет испытывать дополнительную ответственность за свои слова, что заставит его ещё с большей определённостью познакомить меня с обещанной женщиной. Я дал ему пять рублей, которые были тогда немалыми деньгами, а на следующий день, когда должно было произойти долгожданное знакомство, художник исчез вместе с моей пятёркой. Из этого я сделал логический вывод, что в долг малознакомым людям денег давать нельзя, а женщин надо добывать самому.
