— Кто мать — не сказала, но сказала, что взяли тебя в полгодика, и фамилия твоя была Башарова. Сказала, где взяли — в нашем городе.
— Такая фамилия интересная, мне нравится, — с замирающим сердцем отозвалась я.
— Это татарская фамилия, Юлечка. Значит — ты татарка у нас. А я всегда смотрела и не могла понять, с кем же твоя матушка погуляла, — улыбнулась тетя Ира.
Я сидела как мешком прибитая. Даже не знала, что и думать.
Ясно одно — я этому открытию рада. И теперь очень хочу увидеть свою мать. Ни обиды, ни злости на нее не было. В жизни всякое бывает. Я бы ей все простила. И, наверное, мы с ней очень похожи. Мне очень хотелось в это верить.
Неустойка
С работы меня не уволили, но, конечно, повесили штраф. Я походила пару вечеров еще, а на третий не пришла. Мне уже уезжать через пару недель, а штраф я еще неделю точно бы отрабатывала.
И потом, мне теперь было чем заняться. Любовь на меня «напала», большая и светлая. С Максимкой теперь мы виделись каждый день. После работы он сразу бежал ко мне. Очень быстро я к нему привязалась. Мы с ним мечтали, что поженимся, какие детки красивые у нас родятся, какая будет квартирка и китайские розы. И я все тянула момент, боясь сказать об отъезде.
Три дня назад я ведь передумала ехать. Хотела остаться с ним. Набрала номер Амаяковича и сказала о том, что моя поездка срывается.
— Нет проблем, детка. Тогда заплати неустойку — тысячу долларов, и будь свободна, — спокойно ответил он.
— Какую еще неустойку? — с отчаянием воскликнула я. — Вы ничего не говорили нам. Не предупредили!
Тысяча! Для меня просто астрономическая сумма!
— Помилуй, дорогая, ты ж собственноручно подписала контракт, — невозмутимо продолжил гнусный старикашка.
— Ну… — задумчиво протянула я.
— Приезжай-приезжай и посмотри, в чем теперь Аркадий Амаякович виноват? Или он должен из своего кармана отдать твоему работодателю деньги, потраченные на билет? Я должен? Ну скажи? — сердито вопрошал он.
Идиотка! Кретинка!
Я ругала себя самыми последними словами. Ну, конечно, что там было написано в контракте, я толком не посмотрела. Какие еще там пункты? Мы с Галкой быстренько поставили свои подписи, находясь просто в эйфории от услышанного. Чирк — и готово! А может, там написано, что на Кипре нас на органы разберут? А мы, две утки, — чирк — и готово!
Тогда я наспех оделась и понеслась к нему, в эту паршивую контору.
Слава богу, других неожиданностей в контракте обнаружено не было. На органы нас продавать не собирались. А вот пункт о неустойке действительно был.
Я уже и так и сяк. И бабушка у меня, дескать, при смерти, и я болею. Но главный дирижер стоял насмерть. Плати, и делай что душе угодно.
Несолоно хлебавши, убитая горем, вышла я от него. Все, любовь моя накрывается медным тазом. И жизнь в квартирке с китайскими розами. И пусть мы не знали, где мы возьмем денег на эту самую квартирку, но мы бы были вместе. Заработали бы…
Денег на неустойку, само собой, не было. Максим старался, работал. Но найти за две недели такие деньги было нереально. Поэтому и говорить ему что-то смысла не было. Только расстроится.
А в один из вечеров он радостно сказал мне:
— Собирай чемодан, мать. На море через неделю поедем!
У меня перехватило дыхание:
— Чемодан собран, — говорю. — Только на море мы не поедем… — Из глаз у меня брызнули слезы. Плача, я, наконец, выложила ему все. Что через четыре дня море я все-таки увижу. Но Средиземное. И что плясать буду. И что отказаться не могу, неустойку оплачивать нечем.
Теперь плакали мы на пару. Он утешал меня, говорил, что будет ждать, что ему, кроме меня, не нужен никто и т. д. и т. п.
Я даже плюсы начала искать. И деньги у нас будут, заодно любовь нашу в разлуке проверим. Мне почему-то показалось, что и он не против денег. Хотя говорил, что они ему и даром не нужны. Но что-то такое мелькнуло у него в глазах. А может, мне показалось?
В последнюю ночь перед отъездом мы не заснули ни на минуту. Пили вино, занимались любовью, плакали. Потом опять пили. Клялись в вечной любви и считали оставшиеся нам минуты.
Красотища и… Улица разбитых фонарей
Аркадий Амаякович провожал нас с Галкой на самолет. Торжественно вручил нам по русско-английскому разговорнику. Просил нормально работать и не позорить его, Аркадия Амаяковича, перед иностранными партнерами.
Настроение у меня было смешанное. И радостное, оттого что лечу в другую страну, и паршивое одновременно.
В глазах стояла моя мать. Она так плакала, когда провожала меня, как будто в последний раз видела. Так тянулась ко мне, а я даже не поцеловала ее на прощание. Сухо клюнула в мокрую от слез щеку. Постеснялась ее внешнего вида перед Амаяковичем. А садясь в машину, осознала, что эта женщина любила меня. Пусть по-своему, пусть неумело, но я была дорога ей. На душе скребли кошки от сознания этого.
— Юляха, нас ждут великие дела! — ликовала Галка.
Сначала медленно набирая скорость, потом все быстрее и быстрее, оторвался «Боинг» от земли. Секундное ощущение невесомости, а потом выше и выше, к облакам. Все дальше унося меня от моих родных и Максима.
— Я не знаю, как мы там по-английски будем говорить, — трещала Галка, — ничего не поймем, наверное, хотя по английскому у меня была пятерка, но одно дело учеба, а там…
— А по какому предмету у тебя четверка? — спросила я отличницу Галку. — Как-нибудь наловчимся!
— Вот-вот, не боги горшки обжигали, — кивнула она.
Через три часа объявили посадку. Самолет начал снижаться. У меня страшно затрещало в ушах. Смотрю, мужчина в соседнем ряду зажал нос и начал дуть. Мы с Галкой, не будь дуры, повторили маневр. Шум в ушах пропал. Вот, век живи — век учись.
Тут глядим, все припали к иллюминатору. Мы посмотрели вниз и онемели от такой красоты. Весь остров было видно как на ладони. Такой малюсенький фиговый листочек. Вокруг бирюзовое Средиземное море, просто чудо как красиво!
Мы вышли из самолета, и нас обдало влажным жаром Средиземноморья. В аэропорту, первым делом, мы увидели толпу наших соотечественниц. Тут мы уже точно уверились, что ни в какое рабство не попадем. Ну не могут же так массово в рабство отправлять! Мы с Галкой пристроились в очередь к паспортному контролю. Полицейский громко называл фамилию, и какая-то из девчонок проходила. А за стойкой этого контроля встречал импресарио.
— Калиниченко, Матвиенко! — громко провозгласил киприот, и мы подошли к окошку, ставить штамп.
На выходе нас встретил мужчина. Высокий, толстый, похожий на пирата. Почему-то с круглыми золотыми сережками в обоих ушах.
— Андреас, ваш импресарио, — протянул он руку.
