Уже наш путь туда был полон веселья: то мы сами поддевали друг друга или своих поклонников, то встречные над нами подтрунивали. Никий, этот повеса, возвращаясь, не знаю откуда, говорит нам:
– Куда это вы все вместе собрались? Чье имение идете вы пропивать? Счастливое то место, куда вы идете; сколько будет на нем фиг!
Нетала сама напустилась на него, непрестанно издеваясь над ним, и заставила его отвязаться от нас.
Отплевываясь и назвавши нас грязными бабами, он убрался прочь. Мы же, срывая пурпурный терновник и зеленые веточки и собирая анемоны, неожиданно пришли на место: веселые шутки сделали дорогу незаметной, и мы ее прошли так скоро, как мы и не думали.
Тотчас же мы приступили к совершению обряда. Немного в стороне от дома была скала, густо заросшая по вершине лавками и платанами; по обеим ее сторонам были густые заросли миртов, и, словно обнимая ее, кругом обвивал ее плющ, можно сказать приросший к поверхности камня; с самой же скалы бежала светлая ключевая вода. Под выступами скал было поставлено несколько статуй нимф, и, как будто подглядывая за наядами, над ними наклонялся Пан. Мы соорудили перед ними временный жертвенник, положили на него наколотых дров и жертвенных печений; затем мы привнесли первую жертву белой курицей, сделали возлияние молоком с медом и воскурили на огне фимиам; мы много молились нимфам, а еще больше или, во всяком случае, не меньше – Афродите, умоляя ее даровать нам удачу на любовной охоте. В конце концов нас потянуло к хорошему угощению.
– Пойдем, – сказала Мелисса, – и возляжем за стол в доме.
– Нет, нет, во имя нимф и старого Пана, – сказала я, – видишь, как похотливо смотрит он; он с удовольствием увидит нас тут подвыпившими. Вон смотри, какое хорошее местечко под миртами, покрытое росою и кругом усыпанное нежными цветами. Я предпочла бы лежать на такой траве, чем на ковриках и мягких подстилках. Клянусь Зевсом, гораздо лучше, чем в городе, эти пиры здесь, на открытом воздухе, среди очарования деревенской природы.
– Правда, правда, – закричали другие, – хорошая мысль! – И тотчас, наломав ветвей тиса и мирта и покрывши их своими платьями, мы быстро все это устроили, земля была мягкая от клевера и трилистника; а посредине цвело несколько гиацинтов и какие-то очень пестрые цветы.
Среди весенней листвы сладко и непрерывно заливались соловьи, и медленно падали звонкие капли воды со скалы, как будто капли ее пота, производя нежный шум, так подходящий к весеннему пиру. Вино было не местное, а италийское, какого, по твоим словам, ты купила в Элевсине шесть урн, очень сладкое, и было его много. Нам подали яйца, мягкие, как задница, куски нежного мяса козленка и домашних кур; затем были разные молочные печенья – одни на меду, другие поджаренные на сковородках – их, кажется, называют питисами и сколаками, – и, конечно, было все то, что поля щедро дали нам в весеннюю пору. А затем стали часто ходить вкруговую кубки, и, кроме трех заздравных чаш в честь любви, не было никакой меры для питья. Вполне правильно: там на пирах нет принуждения в питье. Так и мы стали выпивать маленькие чаши одну за другой. Была тут Круматион, служанка Мегары, игравшая на флейте, а Симмиха пела любовные песни под эту мелодию. И радовались нимфы, живущие в здешнем источнике. Когда же встала Плангона и стала танцевать, покачивая бедрами, то чуть сам Пан не соскочил со скалы и не прыгнул на нее сзади. Музыка тотчас привела нас в волнение, кровь у нас закипела, и ум наш был уже затуманен вином. Ты понимаешь, о чем я говорю…
И вот когда мы немного, как бы мимоходом, насладились любовью, мы вновь возобновили нашу попойку. Но нимфы, казалось, не так уж приветливо смотрели на нас, как раньше, зато много милостивее Пан. И опять к столу были поданы разные птички, пойманные в силки, и куропатки, самые сладкие гроздья из виноградного сбора и спинки зайцев. Затем были поданы доставленные из города устрицы, тритоньи рога и местные раковины; были и плоды земляничного дерева и полезные для желудка корни сладкого салата в уксусе и меде. А что особенно охотно мы ели, так это латук и сельдерей. А какие, представь себе, кусты латука! Ведь огород был под рукой, и каждая из нас приказывала служанкам:
– Сорви мне этот.
– Нет, а мне вон тот.
– Нет, нет, не этот, а вон тот.
Одни были с широкими листьями и большие, другие густые, с плотными завитками, но короткие, и листья их были светло-желтые; говорят, что Афродита особенно любит такие.
Когда мы этими свежими весенними овощами вновь привели в надлежащий порядок желудки, мы продолжали пить весьма усиленно и дошли до того, что не захотели уже ни скрываться друг от друга, ни предаваться любовным наслаждениям украдкой. Вот до какого вакхического состояния довело нас питье заздравных кубков. Ненавижу я петуха соседей – своим пением он разогнал у нас сладкое опьянение.
Так как ты не могла быть на этой прекрасной попойке, то нужно было, чтобы по крайней мере ты насладилась рассказом об этом пире – он был роскошен и достоин этого общества влюбленных. Мне хотелось подробно написать тебе обо всем, и сделала я это охотно. Если ты в самом деле чувствуешь себя плохо, смотри выздоравливай поскорей. Если же ты сидишь дома, поджидая, что придет к тебе твой возлюбленный, то поступаешь неразумно. Будь здорова!»
Отрывок великолепен хотя бы уже потому, что в нем сконцентрированы все атрибуты культа плодородия: брань (то есть славословие срамных частей тела и срамных действий), жертвоприношение кровью, медом и молоком, опьянение, обжорство плодами земли и блуд.
Будни жриц любви
Из «Писем гетер» Алкифрона мы узнаем бесценные подробности о жизни этих женщин. Хотя письма и их авторы вымышленны, Алкифрон показывает глубокие знания мира похоти и разврата.
Вот гетера возмущается тем, что ее поклонник собирается вступить в законный брак:
«Увидала я во время мистерий твою невесту, одетую в прекрасное тонкое покрывало. Жалею я тебя, несчастный, клянусь Афродитой; как тебе будет спать с этакой черепахой! Что за цвет кожи у этой женщины, киноварь – да и только! Какие локоны распустила твоя невеста; по цвету они ничуть не похожи на ее собственные!
И как она наштукатурилась белилами; а нас, гетер, еще бранят, что мы подкрашиваемся! На ней была большая цепь – чудовище с таким лицом, конечно, достойно проводить жизнь на цепи, только не золотой.
Что за ноги! Какие плоские, нескладные! Ай-ай, каково-то ее обнимать голой! И дух от нее, мне показалось, идет тяжелый. Уж лучше с жабою спать, клянусь владычицей Немезидой, чем с ней!»
Вот другая гетера страдает от измены и задумывается о мести.
«Миррина – Никиппе.
Не обращает на меня внимания Дифил, но весь льнет к этой грязной Теталле. До Адоний он участвовал в наших веселых пирушках и приходил к нам ночевать. Но уже и тогда он ломался и хотел, чтоб за ним ухаживали, и больше изображал из себя влюбленного, чем был на самом деле. По большей части он приходил ко мне только навеселе – его приводил сюда за руку Гелик, который, влюбленный в Герпиллиду, любит проводить у нас время. А теперь он ясно показывает, что совсем не хочет встречаться со мною: вот уже четыре дня подряд он пьянствует в саду Лисида с Теталлой и с этим Стронгеллионом – чтоб ему сдохнуть! – который присватал ему эту любовницу, чтоб причинить мне неприятность.
