Я закрыл глаза, изо всех сил стиснул челюсти. Однако в мозгу блеснула ослепительная по здравости мысль: а почему нет? Он мог... или не мог?
Огромным усилием взял себя в руки, вскинул голову и застыл с закрытыми глазами, подставив лицо нежимому солнцу. Прогресс – да, согласен, его рук дело, против фактов не попрешь, но насчет церкви это уже чересчур. Или он рассчитывает, убедив меня, что всю цивилизацию создал он, убедить и в том, что и церковь – его творение?
Почему-то мне казалось очень важным отстоять именно церковь. Никчемную, не играющую никакой роли в моем обществе, презираемую и терпящую насмешки.
– Все началось с амебы, – прошептал я. – Или с инфузории-туфельки... Но я уже не амеба...
Мир сдвинулся, я снова висел на столбе, подвешенный за руки. Палач надел длинные кожаные рукавицы и, взявшись за горячий прут, накалял конец в огне. Тот уже светился оранжевым, сыпал искрами. Кроме палача, в помещении остались только женщина и герцог. На опустевших столах я видел только широкие блюда с объедками, перевернутые кувшины и кубки.
Палач вытащил наконец прут, повернулся ко мне. Я сцепил зубы, боль будет острой, жгучей, я заору, не выношу боли, но все равно: одно дело – исходить криком, другое – говорить им то, что хотят...
Внезапно палач замер, глаза расширились. Прут выпал из руки, а сам он рухнул лицом вниз. Из спины торчала стрела. Женщина вскочила, рот распахнулся для крика, но в тот же миг в нем появилась рукоять ножа. Герцог искал и все не мог отыскать меч, а когда поднялся с оружием в руке, перед ним мелькнула серая тень, и герцог повалился вниз лицом, роняя меч.
Я на миг потерял сознание, чувствовал только, что веревка лопнула под острым лезвием, меня снимают, куда-то тащат, потом я падал на землю, на седло, меня трясло, боль стегала по всему телу. Перед глазами с бешеной скоростью мелькала серая земля, я сообразил, что лежу на седле вниз лицом, лошадь скачет во весь опор.
Я собрался с силами и, превозмогая острую боль, повернул голову. За нашей спиной отдалялся замок, но из ворот выметнулись десятка два всадников, с грохотом пронеслись по опущенному подъемному мосту. Я изо всех сил растопыривал уцелевший глаз, видел, как из распахнутых ворот выплескиваются еще и еще всадники. Я начал сползать с седла, рука всадника подхватила и удерживала меня, пока я не набрался сил и не сумел, цепляясь ногтями, зубами и всем телом, всползти выше.
Стрелы свистели мимо. Я сцепил зубы, боль терзала все тело, а при каждом стуке копыт в голове и везде-везде взрывались атомные бомбы. Я лежал вниз лицом, земля прямо перед глазами сперва неслась, как пестрая лента неровного асфальта, а потом мне почудилось, что летим на вертолете над самой гладью озера.
Позади раздались крики. Рука все еще сжимала мне плечо, не давая сползти с седла. Я на какое-то время потерял сознание, пришел в себя, когда по плечам хлестали ветви, а снизу по лицу чиркали жесткие стебли травы. Конь хрипел, стонал, задыхался, бока часто вздувались, я снова начал скользить по мокрой коже, на этот раз не удержался, трава прыгнула навстречу.
Я не чувствовал удара, лежал, раскинув руки. Коричневая громада коня стояла рядом. Бока ходят ходуном, голова свесилась до земли, и чувствовалось, что конь поднять ее не в состоянии. В ветвях дерева снова зачирикали ожившие птицы.
Я приподнялся на локте, превозмогая боль, оглянулся. Человек все еще стоял спиной ко мне, его руки и голова лежали на седле, а конь недоверчиво обнюхивал плечо хозяина. Из плеча торчала стрела, еще две стрелы смотрели из спины, кольчуга была распорота ударами мечей в трех местах, кровь вытекала узкими струйками.
– Эй, – сказал я, – ты зачем...
Он медленно повернулся, слова застряли у меня в горле. Он попробовал сделать шаг в мою сторону, однако колени подогнулись, упал, ударившись коленными чашечками, не удержался и завалился набок. Из глубокой раны на скуле текла красная струйка.
Лежа на земле, раздвинул синеющие губы в страшной улыбке. Я потянулся к стрелам, он покачал головой, я отдернул руку.
– Не знаю, – ответил он хриплым голосом. – У меня было все: богатый дом, семья, золото... За каждого убитого платят хорошо, но... не знаю. Поют о вас, голодных придурках, что скитаетесь по пыльным дорогам, деретесь не за деньги, а просто по дурости... Спасаете принцесс, а потом отдаете их женихам или отцу без всякого выкупа...
– Но при чем тут я?
– Эх, – прошептал он, – не понимаешь...
– Не понимаю.
– Ты тогда пощадил мою жизнь, что, конечно же, глупо... Я мог бы вернуться... и уже без всяких красивых штучек метнуть в тебя нож из темноты. И ты это знал. Но – отпустил... Дурость? Явная дурость... Но в то же время ты – не дурак. Мне сказали, что не дурак. Ты даже в церковь не ходишь, а значит, точно – не дурак! Значит, ты больше из наших, чем из... тех, бьющих поклоны. Так почему?
Я сказал горько:
– И ты решил проверить, набросившись в одиночку на всю крепость?
Его губы дрогнули в слабой улыбке:
– А что, плохо получилось?.. Удалось...
– Но они все равно скоро будут здесь. Не понимаю, что их задержало.
– В моих мешках... – он закашлялся, выплюнул кровь, закончил, – в моих мешках еще осталось такое... что их задержало... Я знаю много трюков. Эх, раз в жизни попробовал сделать что-то героическое и то мордой в стену...
Я повторил:
– Но... зачем?
– Не знаю... – прошептал он. – Наверное, свихнулся. После того как ты, ублюдок, не стал меня убивать. Нет, это не благодарность, как ты сдуру думаешь. Какая у рыцаря Тьмы благодарность? Разве что ножом в спину... Просто я всю жизнь видел, как вы, бла-а-родные, стоите за честь друг друга. Не из корысти или выгоды, а просто так. Видел, как вы по-детски держите это «слово чести», блюдете дурацкие обеты. Большую глупость придумать трудно!
Я снова осмотрел стрелы, предложил нерешительно:
– Давай, попробую выдрать.
– Дурак... Наконечники с зазубринами... Все кишки мне вырвешь... Не трожь... Ты так и не понял... Да и не поймешь... дурак, потому что я жил в более правильном мире... а на вас смотрел, как на...
Он закашлялся, изо рта хлынула кровь. Я в бессилии ухватил его голову, держал у себя на коленях, чтобы наемник не захлебнулся.
– Ты и сейчас дурак. Любой черный рыцарь на твоем месте удрал бы. Мне уже не помочь, а ты рискуешь. Они обойдут стальные колючки, что я разбросал, у них еще много коней, к заходу солнца будут здесь. А тебе надо замести след...
Я взглянул на солнце, что едва перевалило зенит.
– Я тебя не оставлю, – ответил я твердо. – Ты ж не просто рисковал жизнью... ты... ты...
– Можешь не договаривать, – разрешил он затихающим голосом. – И все равно понять не можешь, верно? Я сам не понимаю. Просто вдруг так захотелось, чтобы все было иначе... Вот тебя пытали, жгли, рвали кожу, а ты, как идиот, твердил свое. У нас, если попадешь в плен, разрешается выдавать всех и рассказывать все тайны. Все равно ведь предадим, так лучше разрешить, ха-ха... А вот ты никого не выдавал, не предавал, даже не пытался прикинуться предающим. Над тобой смеялись, смеялись, смеялись... а потом перестали. Нет, все равно не поймешь.
