— Что-то ему нужно? — спросил я без всякой надежды. — Я имею в виду, лекарю?
Священник покачал головой.
— Ничего такого, что вы, сэр Ричард, могли бы дать. Уж извините, но не всегда сила рук…
— Да? — сказал я горько. — Вот уж не думал…
Он не понял, в чем соль, да я и сам не понял, только вяло махнул ему и прошел в последнюю комнату. Там воздух горячий, полыхают два камина, Гендельсон на просторном ложе голый, блестящий от толстого слоя мазей. Правая рука, укороченная по локоть, привязана к телу, дабы не разбередил рану. Лицо выглядит страшно: правая половина красная, во вздувшихся волдырях, наполненных мутной жидкостью, брови сожжены, а над пустой глазницей жутко белеет кость надбровной дуги.
Лекарь обернулся на звук моих шагов, я бы принял его за гору лебяжьего пуха. Я молча поклонился, он предостерегающе приложил палец к губам. Гендельсон явно только что заснул, дышит часто, с хрипами, в груди клокочет, лекарь то и дело вытирает с губ кровавую пену. Гендельсон жутко исхудал, весь жир и все сало истаяло, ушло в топку организма, сейчас это просто крепкий и широкий в кости мужчина, которым трудно не толстеть, вся их природа такова, что тянет набрать добавочный вес, в то время как другую глисту чем ни корми, все равно за древком от знамени может спрятаться и покакать незамеченно.
Я кивнул, выставил руки, что, мол, все понимаю, удаляюсь. Отступил, неслышно прикрыл за собой дверь. Священник со спины спросил негромко:
— Что-то изменилось?
Я кивнул.
— Спит.
— Слава те господи, — сказал он и перекрестился. — Это хороший знак.
Я вспомнил кровавую пену на губах Гендельсона, обезображенное лицо, черная тоска сжала сердце.
— Да, — сказал я тихо. — Да. Это хороший знак.
Комната двигалась, в груди была боль, там жгло, будто насыпали перца. Как сквозь шум речной воды на перекате, я услышал за спиной сочувствующий голос:
— Там напротив через улицу есть дом… Молот и наковальня на эмблеме. Зайди, там могут облегчить тебе душу.
— Я не нуждаюсь в исповеди, — ответил я, не оборачиваешь.
— Кто говорит про исповедь между молотом и наковальней?
Над входом в дом в самом деле жестяной щит с молотом и наковальней. Без особого любопытства, все еще с тяжестью в душе, я толкнул дверь, снова никто не спросил: «Кто там?», не отворил, а створка подалась, я вошел, огляделся в просторной прихожей. Каменная лесенка ведет по спирали наверх. В воздухе легкий аромат трав, корешков, словно я от одного лекаря пришел к другому.
Я поднимался медленно, сверху явно проникают солнечные лучи, освещают отраженным светом ступени, хмурые стены из толстых гранитных блоков. Лестница вела все выше и выше, но на высоте примерно третьего этажа я увидел гостеприимно приоткрытую дверь.
Заглянул, сразу увидел богато уставленную всяким диковинным хламом комнату и крупного человека, которого сразу назвал для себя магом. Маг был великолепен, я сразу ощутил к нему глубочайшую симпатию. В свое время он был наверняка лихим рубакой, веселым и бесшабашным, и сейчас что-то осталось в его крупном лице с навеки въевшимся загаром, с огрубевшей от ветра и солнца кожей. Даже лихо вздернутые закрученные усы, снежно-белые, пушистые, намекали на прошлую беспутную жизнь, даже пышная длинная борода не могла придать абсолютную благопристойность.
Он сидел за столом, перед ним книга, размером с чемодан, седые волосы выбиваются из-под лилового остроконечного колпака, кустистые седые брови нахмурены, голубые глаза медленно переходят от значка к значку. На столе слева человеческий череп, обязательный атрибут мудреца, мол, memento mori, и все будет окей, но на блестящем куполе черепа приклеена легкомысленная свеча, весьма удобный подсвечник, кто спорит, справа еще одна свеча, неимоверно толстая, давно потерявшая форму, вся в причудливых наплывах, уже по ним только можно предсказывать судьбу королевств, падеж скота, нашествие саранчи, повышение курса доллара и цен на нефть.
Еще на столе масса всяких вещей, всевозможных амулетов, крохотных колбочек, медных кувшинчиков, изделий и даже статуэток — все это маг явно сдвинул в кучу, чтобы освободить место для книги. Чуть в сторонке массивная четырехугольная чернильница, куда воткнуто длиннющее перо странной птицы. А по комнате над головой мага перемещается золотистое облачко, где-то рассыпались искры, где-то возникали причудливые очертания драконов, замков, доспехов, дивных зверей, невиданных конструкций…
Даже три завешенных плотным темным полотном окна на той стороне стены не портили уюта и обжитости. Наоборот, комната становилась отгороженным от всего огромного белого света уютным маленьким мирком.
Я тихонько прикрыл дверь, постучал, выждал чуть, давая магу принять более величественную позу, поклонился:
— Простите за вторжение… Меня направил священник из дома напротив…
Только сейчас сообразил, что даже не знаю его имени. Мы так коротко поговорили…
Маг сделал приветственный жест рукой, толстой и жилистой, явно знакомой с рукоятью меча или топора.
— Пустое, мой юный друг, пустое! Пустое… Что пьете?
Я снова поклонился, сказал с вежливым удивлением:
— Простите, лучше я пока воздержусь. У меня и так челюсть соскребывает пыль с половиц… Я слышал, что здесь особенно ревностные защитники Христовы. Самые неистовые, пуританствующие.
Он кивнул:
— Думаю, вам, сэр рыцарь, сказали верно.
— Меня зовут Ричард Длинные Руки, — представился я. — Я здесь новенький.
— Астальф Многомудрый, — ответил он. — Что вам непонятно, сэр Ричард? Садитесь, если найдете место. Не найдете — освободите, только очень осторожно.
Я осмотрелся, присел на краешек крышки могучего сундука:
— Но, — сказал я в нерешительности, — вера в Христа и… магия? Я полагал, что все это объявлено дьявольским наущением.
Он посмотрел очень внимательно, словно хотел прочесть, что у меня внутри, тонко улыбнулся, сказал со значением:
— Вы абсолютно правы, сэр Ричард. Магия — от дьявола. Но я не маг, я — алхимик.
— А, — сказал я, — тогда все понятно.
Некоторое время мы смотрели, приятно улыбаясь, друг на друга. Я спросил:
— Добываете философский камень, эликсир жизни, превращаете свинец в золото, летаете ночью на метле, превращаетесь в волков, птиц и жаб…
Он сказал, все так же улыбаясь:
— Юноша, раньше это делали нечестивые маги, теперь — благочестивые сыны церкви, занявшиеся изучением мира, который для нас сотворил господь.
— Все правильно, — согласился я. — Знания пропадать не должны. Но…
Я поперхнулся, не поверил глазам: на раскрытую книгу к магу спланировал, широко раскинув крылышки, настоящий дракон! Крылья — как у летучей мыши, только поменьше и почти прозрачные, цвета растопленного золота, сам весь золотой, оскаленная пасть игрушечного крокодильчика, шипастый гребень от затылка и до кончика длинного, как у ящерицы, хвоста, весь в оранжевых чешуйках, что блестят и переливаются…
