— Да, — ответил я безжалостно. — Обожаю слушать сверчков. Простых деревенских сверчков. Простолюдинных. Обыкновенных. Которые должны знать свои шестки…
— Сэр Ричард… Я рад, что вы уже знаете свое место. Но… Откуда у вас этот меч? Кто вам его дал… и против кого вы его обнажили? Против сверчков не совсем…
Голос его внезапно оборвался. Через полутемное помещение медленно шел в глубокой задумчивости мужчина плотного сложения, с короткой стрижкой. Стены просвечивали сквозь его тело, однако он не казался призраком, те в моем представлении все же малость астральные, что ли, в развевающихся одеждах, замедленные в движениях, патетические, а этот прет, как из одного помещения в другое двигается человек, сосредоточенно обдумывающий трудную задачу.
Гендельсон забормотал молитву, выхватил из-за пазухи крестик и выставил перед собой в дрожащей длани. Призрачный человек заметил нас, на лице на миг проступил слабый интерес, но тут же погас. Он шел прямо к противоположной стене, я поспешил крикнуть:
— Эй, хлопец, ты тут местный… подскажи дорогу!
Он оглянулся, в глазах мелькнула насмешка, тут же вошел в стену, словно та из тумана, а он бронетранспортер. Я ощутил стыд, нашел у кого вызнавать дорогу, идиот. Те дороги, которые он знал, давно засыпаны, перепаханы, на тех местах выросли новые города, были сожжены, разрушены… и так, возможно, не один раз. Его бы спросить о… О чем бы спросить?
— Какого черта, — сказал я сварливо, — обнаженный потому, что ножны давно истлели!
Гендельсон бормотал молитву, упал на колени и вознес еще одну, благодарственную, уже за спасение.
— Сэр Ричард, — сказал он сурово, — а почему вы не благодарите бога?
— Богу наверняка неловко, — ответил я, — когда его благодарят за то, что он не делал. Шел себе это призрачный мужик и шел. Может, к такой же призрачной бабе.
— Вы чудовище! — сказал сэр Гендельсон с отвращением.
— Да, конечно, — ответил я рассеянно. Подумал, что может быть, нечаянно ляпнул правду. До этого здесь прошла та призрачная женщина. — Идите, сэр Гендельсон.
— Без вас? — спросил он упрямо.
Я вздохнул.
— Ладно, пойдемте. Когда-нибудь добраться бы до этих руин.
Мы вернулись к костру, Гендельсон сказал с облегчением:
— Что вам эти руины?.. Тут куда ни пойди — руины! Господь покарал нечестивые народы, истребив их где огнем с неба, где огнем из-под земли, а где и вовсе насылал облака огненного воздуха…
— Мне не все руины нужны, — буркнул я. Положил под голову кулак, так не спал, если верить летописям, даже князь Святослав. — Мне не все…
Гендельсон вскоре захрапел, а я подумал внезапно, что и в других руинах могут скрываться те диковинки, на которые не обращают внимания эти люди. Но мы в самом деле должны спешить… Во-первых, надо в Кернель доставить этот загадочный камень как можно быстрее, а во-первейших, я должен вернуться как можно быстрее к Лавинии, моей любимой, единственной…
Веки мои отяжелели, я ощутил, что засыпаю, и в этот момент за кругом света я увидел, как мелькнула тень. Сперва только тень, но я осторожно сдвинул ладонь, закрывая глаза от слепящего пламени костра. В полумраке удивительная женщина легко и красиво танцевала в теплом ночном воздухе. Она похожа, решил я, на балерину с длинным прозрачным шарфом в руках, что вьется причудливо, как у чемпионки по художественной гимнастике на показательных выступлениях, создает странные фигуры, целые композиции, и это все в танце, дивном и причудливом, ибо она взлетает в воздух и замирает в нем на долгие мгновения. Ее танец то из каскада сверхбыстрых движений, не доступных человеку, то она начинает двигаться, словно в плотной воде. Я видел все нюансы ее танца, будто наблюдал замедленную съемку.
Волосы ее черны как ночь, я рассмотрел два-три красных цветка в этих волосах, розы или даже георгины, очень крупные, с толстыми лепестками. Такие же яркие цветы скрепляют ее наряд, полупрозрачные одежды, из которых легко выстреливают то длинные изумительной формы ноги, то руки, открываются периодически живот и спина, только грудь и ягодицы остаются все время закрытыми, целомудренная такая фея, явно на стороне Добра, Света…
Ее танец становился все быстрее, она незаметно приблизилась к нам. Свет костра пал на ее тело. Я с изумлением увидел крепкое тело спортсменки, хорошую здоровую кожу, обласканную солнцем, даже лицо показалось хорошо знакомым с косметикой, слишком яркие щеки, синева над верхними веками, чересчур пурпурные губы, брови тонкие, шнурком, и вздернуты высоко…
Она видела, с каким изумлением смотрю я на нее, в танце приблизилась, и я услышал тихий голос:
— Спи… ты должен спать!..
— Ну да, — пробормотал я, — щас… такое пропустить…
— Ты ничего не пропустишь, — пообещала она и опустилась со мной рядом. — Ты получишь все…
* * *
Не рекомендуется, вспомнил я, просыпаясь, мужчинам спать в лесу одним. Не рекомендует иудаизм, не рекомендует христианство. Даже запрещает. Ибо приходит Лилит, чтобы родить от таких мужчин детей. Известно, что Адам и Ева, будучи в «отлучении», за сто тридцать лет породили множество духов, дэвов и лилит. Так сказано в Священном Писании. Потом Адам и Ева снова начали совокупляться, но дело было уже сделано: за эти сто тридцать лет Адам весьма и весьма населил землю демонами.
Я сорвал пучок травы, вытерся с некоторой брезгливостью. Судя по всему, эти духи и демоны сами размножаться не могут, как, к примеру, наши мулы. Живут долго, возможно, вечно… если не погибают, однако новые могут появляться на свет только так. Ну, вот так, после процесса, который в разных вариантах снился мне всю ночь.
Хотя, кто знает здешние нравы, может быть, это вовсе не снилось. Как-нибудь на досуге надо будет разобраться или хотя бы подумать…
Мясо, даже разогретое на костре, показалось жестким. Гендельсон жрал, как голодный крокодил, я же пощипал, как колибри. Правда, крупный колибри. Потом забросал угли землей. Гендельсон участие в противопожарных мерах не принимал, влезал в доспехи. Он влезал в буквальном смысле: в доспехи можно, оказывается, влезть, чтобы не просить кого-то помочь приладить, застегнуть, затянуть ремни.
Я загасил, притоптал, взглянул сверху вниз на него, распростертого в прахе, аки червь.
— Ну?
Он приподнялся, сел, руки отыскали шлем, нахлобучил, ноги начали воздевать его с таким усилием, словно домкрат поднимал асфальтовый каток. Мне показалось, что он уже устал, пока надевал на себя железо.
Моя рука скользнула за пазуху и, отодвинув амулет на простой веревочке, с наслаждением поскребла ногтями не очень волосатую, но все же волосатенькую грудь. Гендельсон наблюдал за мною налитыми злобой глазами.
— В путь? — спросил я.
— В путь, — ответил он и пошел вперед. — Я давно готов.
Меня подбивало сказать ему «Не туда!» и повести в другую сторону, но на этот раз он двигался верно. Быстро учится наш барончик, быстро. Нет, не барончик — баронище. Даже бар-р-ронище.