Гендельсон, к моему удивлению, галантно снял шлем, поклонился. Я не успел открыть рот, как девушка сказала живо:
— Простите, что здесь написано?.. Мои родители недавно сюда переехали, мы еще не обжились, я немножко заблудилась…
Я уставился на камень. Середина выскоблена до блеска, там два десятка слов, но я, если честно, даже в институте лекции по иностранному списывал, а тут вообще даже не буквы, а знаки. Совсем непонятные, что значит — руны.
— А на каком это языке?
Она взглянула на меня с удивлением.
— Разумеется, на древнем…
— Это понятно, — ответил я, — но у древних было много языков.
Она покачала головой с сомнением, потом вдруг посмотрела на меня с уважением.
— А ведь это может быть правдой! Странно, никому приходило в голову. Считалось, что у древних был язык один, но использовались разные знаки… Вы один из магов?
Гендельсон напрягся, но смолчал, а я ответил живо:
— О, мы еще те маги! Особенно за столом. Все исчезает. Порой даже серебряные ложки…
Она расхохоталась чисто и невинно:
— Если вы такие маги, тогда да — та-а-акое прочитаете!.. Ладно, как-нибудь выберусь. Вижу, мне просто повезло наткнуться на таких же приезжих…
— Да, — сказал я легко, — Великое Переселение народов.
Она улыбнулась нам, медленно побрела в сторону от дороги. Ее прямоходящий варан тащился за нею. Девушка срывала цветы, подносила к лицу. Когда я оглянулся второй раз, там уже было чисто, пусто, хотя до ближайших деревьев еще далековато.
Мир впереди был нежно-лиловым. Я засмотрелся, не веря глазам, на то, что показалось золотой перловицей, но, когда приблизился, превратилось в изголовье самого дивного ложа, какое только видел. Ложе на каменной плите метровой высоты, изголовье в самом деле из красиво изогнутой по краю волнами гигантской раковины. Не меньше чем метра полтора в диаметре. Она выглядит золотой, а когда я присмотрелся, жар ударил в голову: раковина в самом деле из золота. Или с большой примесью золота! Но явно же это натуральная раковина…
С ложа, привстав на локте, в нашу сторону со снисходительным интересом смотрела прекрасная женщина. Ложем ей служила вторая половинка раковины. Углубление совсем невелико, а красным покрывалом женщиа прикрыла только ноги. Точнее, щиколотки. Половинка золотой раковины изнутри светится мягким оранжевым светом. Вся она словно указывала, что вот она — настоящая жемчужина.
Гендельсон ахнул:
— Я даже не мог подумать…
— Еще бы, — согласился я. — Самые крупные раковины, что я видел, это с блюдце. И то в магазине редких штук. Я собирал на море — так и вовсе не крупнее надкрыльев майского жука.
Он прошептал:
— Да нет… То, что в раковине… Это же сама Лилит!
— Первая жена Адама? — переспросил я. — Ни фига себе… Сэр Гендельсон, а вы откуда знаете? Впрочем, нам лучше обойти. Кто знает, как она отреагирует на вторжение, это ж ее земли, она здесь отдыхает…
Мы обошли по широкой дуге, Гендельсон крестился и бормотал молитвы. Я помалкивал, пусть лучше сейчас, чем выдаст нас молитвой и крестом в неподходящее время.
Солнце еще только перешло на западную часть неба, но я первым засобирался на ночлег. Ноги гудели, как столбы в непогоду. Никогда столько не ходил, а Гендельсон двигается уже, по-моему, совсем бесчувственный. Если какая гадость прыгнет из чащи, отбиться не сумеем, ведь молот хорош только на дальней дистанции, а меч из-за спины пока вытащишь.
Олененок упал без звука, Гендельсон начал разделывать его, как подобает знатному рыцарю, мой урок не пропал даром. Я разжег огонь, воздух наполнился запахом горящего дерева, а потом ароматом жареного мяса.
Мы ели, как два голодных волка, разве что не выедали внутренности. В тиши слышен был здоровый мужской чавк и сопение, а также треск костей на крепких зубах. В лесу постепенно темнело, хотя небо еще долго оставалось синим.
Кучевые облака окрасились розовым, медленно плыли к закату. Я старался видеть в них только облака, ведь знаю же состав, но видел именно пышных баб-с, роскошные бедра, тугие груди, голые плечи… Вон у женщины, которую Гендельсон назвал Лилит, вроде бы не такие широкие бедра, да и грудь не размером с подушку, но в ней столько эротики, чувственности, сладострастия…
— Ондатра чертова, — сказал я в сердцах.
— Почему ондатра? — удивился Гендельсон. — Вы о ком?
— Откуда я знаю? — ответил я в раздражении. — Похожа ваша Лилит на ондатру, вот почему.
Он задумался, переспросил с недоумением:
— Чем?
— Есть что-то в ней ондатриное, — пояснил я, — не замечаете?
Он оглянулся по сторонам.
— Не знаю, — ответил он. — А какая она, ондатра?
Я подумал, вспомнил, что сам не представляю, ответил еще раздраженнее:
— Да какая разница? Слово-то — вот оно? Очень гадкое слово, между прочим.
— Да, но… странный вы, сэр Ричард!
— Все мы странные, — изрек я. — Господь старательно вытесывал нас разными, но мы сами превращаемся в толпу одинаковых. Давайте спать, сэр Гендельсон.
— Да, — согласился он. — Дорога все-таки трудная. Но, честно говоря, я так устал… что даже сон не идет.
Странное дело, ко мне, несмотря на сильнейшую усталость, сон тоже не шел. То ли потому, что улеглись так рано, то ли чересчур много непонятного увидели. Даже страшновато, что из этого непонятного ничто вроде бы не угрожало. Гендельсон из этого сразу сделал не такой уж дурацкий вывод, что угрожает, значит, нашим душам, а это гораздо опаснее.
— Мне кажется, — сказал я, нарушая молчание, — то та женщина… что в раковине, вовсе не видение. И даже тот всадник с огненным лицом…
— Видение, — отрезал Гендельсон. — Гнусные видения, посланные самим дьяволом!.. Этим видениям лучше не вставать на дороге. А если вставать, — закончил Гендельсон, — то, облачившись в прочные доспехи и вооружившись хорошим мечом, который освятили в церкви!
— Хороши здесь видения, — пробормотал я. Тепло от костра проникало в тело, окаменевшие мышцы в ногах наконец расслабились. Сердце перестало стучать учащенно, я чувствовал, как наступает то состояние, когда уже начинаешь видеть сны, но еще поднимаешь, кто ты и где находишься.
В стороне послышался легкий шорох. Адреналин плеснул во все жилы, а по ту сторону угасающего костра приподнялся на локте Гендельсон и тоже всматривался в темноту. Я видел, как его пальцы легли на руко ять меча. От костра едва-едва шел багровый свет, мы увидели, как на фоне темных деревьев скользнула фигура в черном. Я бы не заметил, если бы не блеснула на миг полоска белого, исчезла, потом снова блеснула. Женщина двигается почти неслышно, на ней плащ с широким капюшоном, край надвинут на глаза так, что ничего не видит, кроме земли под ногами, в одной руке держит нож, другую выставила перед собой, как слепая.
