На ней было нечто вроде туго облегающего фартука из тончайшей кожи, одетого прямо на голое тело. Руки ее мешали мне любоваться ее нежной чистой кожей, тугими шарами грудей, что выступали и поверх нагрудника, и в стороны. Когда она сдвинулась, я увидел на миг одну ее грудь целиком, нежную, как будто выточенную из мрамора, но колыхнулась она приглашающе, словно целлофановый пакет, наполненный густым горячим молоком повышенной жирности.
Фартук заканчивается на пару ладоней выше колена, но снизу по бокам широкие разрезы до пояса, я рассмотрел прекрасной формы ноги. Правда, шерсти на взгляд горожанина многовато, но шерсть нежная, золотистая, шелковая.
— Гм, — сказал я, — ну тогда расскажи, куда ведет эта дорога? Есть ли там какие города и села?.. Кто в них правит, какие порядки?
Она смотрела на меня широко открыв рот. Зубы ее оказались ровными, чистыми, хотя и крупноватыми, а на месте клыков обычные резцы, как у зайцев.
— Господин, — произнесла она все еще тихим покорным голосом, — откуда я могу знать?.. Мы не покидаем леса!.. Да и сюда никто не заходит, боятся…
Она заколебалась, я спросил:
— Вас боятся?
Ее выразительные глаза стали печальными, она судорожно кивнула.
— А чего вас боятся?
Она покачала головой.
— Сразу видно, что вы из дальних земель…
— Ладно, — ответил я, — уже догадываюсь, что на мне это написано крупными буквами. Ты знаешь, что такое буквы?.. А ближайшее село по этой тропке далеко?
Ее руки едва не отпустили подол, где все еще держала грибы, явно хотела показать рукой.
— Нет, к вечеру будете там. Там живут просто… люди. Обыкновенные. Но нас боятся, тут уж ничего не поделаешь.
Я сказал успокаивающе:
— Ладно, мутантик, не горюй. Все наладится. Не все боятся. Ты очень хорошенькая. Иди, догоняй свою родню.
Она заколебалась, я отступил на обочину, давая ей дорогу, но все равно она обошла меня до дуге, царапая плечо и локоть о ветки. Уже отдалившись на десяток шагов, обернулась, крикнула:
— Спасибо!
— За что? — спросил я.
— Что говорили со мной, — крикнула она и ускорила шаг.
Я тряхнул головой, тропка двинулась навстречу, за каждым деревом открывались тайные и явные проходы в темный лес, в черные дыры, где кусты, буреломы, гниющие пни, все переплетено блестящей паутиной.
Дальше проступило небольшое лесное озеро, вода темная, загадочная. Я пошел по краю, стоячая вода кажется застывшей смолой, а широкие мясистые листья кувшинок, что на одинаковом расстоянии друг от друга, выглядят красивой аппликацией. Как украшение на торте, белеют сказочно чистые и целомудренные лилии. Вода темная, таинственная. С дерева сорвался желтый лист, медленно опускался, плавно раскачиваясь в воздухе, словно лодочка невидимых качелей.
Озеро загибалось по крутой дуге, я шел по самой кромке воды. Дорогу перегородило упавшее дерево, я прикинул, в какую сторону проще обойти: если справа, то придется по колено в воду, если слева, то шагов тридцать через колючие заросли, выругался и начал осторожно обходить по воде. Прозрачность чисто вымытого стекла уступила место коричневой мути из-под моих сапог, я придерживался за корни дерева, обходил и не зря держался, ибо впереди оказалась яма, внезапно ухнул по пояс.
Охнул, но тут же нога нащупала край ямы. Я уже оперся и собирался толчком поднять себя из воды, как вдруг нечто холодное прижалось ко мне со спины. Мои пальцы не метнулись к рукояти меча лишь потому, что сразу ощутил женское прикосновение. И хотя это нечто холодное, как рыба из Баренцева моря, но руки точно женские, я-то их не знаю, такие холодные бывают после душа, а уж зимой, после игры в снежки, так и вовсе…
Женщина высунулась из воды по пояс. С длинных рыжих волос стекает вода, прилипли к ее голове и плечам. Крупные капли усеяли все тело, оно стало похожим на покрытое волдырями после ожога. Мне она показалась чересчур худенькой, субтильной, не женщина, а подросток, хотя грудь развита вполне, вполне, а живот, несмотря на худобу и выпирающие по бокам ребра, украшен тонким слоем молодого жира… что, несомненно, служит дополнительной теплоизоляцией, запасом калорий и буфером, что защитит будущего ребенка от травм.
— Ну как вода? — спросил я. — Не холодная?
Вокруг нас вода стала неприятно коричневого цвета, это я взбаламутил сапожищами. Теперь может подобраться любая гадость и хватануть зубами за причинное место. Или даже за задницу, все равно… у меня и задница не железная, а мозоли там еще не стали костяным панцирем, как у Бернарда и прочих героев.
Она смотрела на меня огромными зелеными глазами. При моих словах они распахнулись и стали огромными, как сейлормуны. Бледный ротик приоткрылся в великом изумлении.
— Рыцарь, — прошептала она едва слышно, ее голос был похож на шелест травы. — Ты… почему не кричишь в страхе?.. Почему не бежишь?
— Ха, — ответил я. — Конечно, вода мутная, страшно, а вдруг пиявки, но на мне штаны крепкие, кожаные, а тебя укусят за попку… Или не укусят?
— Здесь пиявок нет, — ответила она растерянно.
— Фу, — сказал я, — отлегло. Поверишь, не так боюсь всяких там драконов, как пиявок. А ты че в воде сидишь?
Она все еще смотрела на меня растерянными глазами. Протянула руки снова, я не противился, она обхватила меня вокруг пояса, прижалась, ее красивую грудь расплющило. Я погладил по мокрой голове с прилипшими волосами, потом, не зная, что делать дальше, почесал ее за ухом.
— Мы здесь живем, — ответила она тихо.
— Мы?
— Да…
Я окинул взглядом озеро.
— Вам не тесно?.. Чтобы прокормиться на такой территории, надо бы ареал побольше. Разве что вы от сбора дикой рыбы перешли к ее разведению. Так, конечно, можно прокормить больше народу на единицу площади…
Она слушала с удивлением, потом сказала тихо:
— Это озеро соединяется с другими… У нас есть подземные туннели. А через систему шлюзов у нас есть даже выход в гадкие отвратительные воды… большие воды… где вода ужасно соленая и разъедает кожу, разрушает внутренности…
— Ага, — сказал я, — море. Кстати, рыбка, там все-таки живут ундины, наяды и прочие русалки. Как-то приспособились и к соленой воде. Слушай, мне тут стоять как-то неловко. Ты сможешь выйти на сушу?
Она покачала головой, глаза стали отчаянными. Муть в воде за это время наполовину осела, осталась только мелкая взвесь, но эта будет опускаться еще сутки.
— Ах ты ж Ихтиандрина, — сказал я с жалостью, — занесло же вас… Я бы этого Кусто за такую пропаганду прибил бы не отходя от кассы… И много вас сюда переселилось?… Впрочем, что ты знаешь о делах, что случились тысячи лет тому назад… Еще каких-нибудь пару миллионов лет, и вообще одельфинитесь.
Она запрокинула лицо, всматривалась в меня снизу вверх. В лице появилась отчаянная решимость.
