— Но какого черта, — пробормотал я. — И… зачем?
Гендельсон сказал сурово:
— Сэр Ричард, этим надо гордиться.
— Чем?
— Что выпало именно вам.
— Да чем гордиться? — возразил я злобно. — Ехали и ехали по своему делу. Нам вообще-то надо не ехать, а нестись сломя голову! А так… на фига она мне? Куда везти, в чьи руки пристраивать? Почему этот дурак, что выкопался из могилки, уверен, что я тут же брошу все и кинусь пристраивать эту девицу? А может, она коммунистка? Или хуже того — демократка?
Гендельсон переспросил с недоумением:
— Почему? Как это почему? А как же иначе?.. Ведь мы — мужчины.
— Ну?
— А она — женщина, — растолковал он, как идиоту. Женщина все еще не двигалась, лежала, как снулая рыба на берегу после отлива. Я присел, потрогал на шее место, где артерия. Под пальцами слабо чувствовались едва слышимые толчки.
— Цела, — сказал я с облегчением.
— Откуда вы это знаете?
— А вампы всегда кусают за яремную жилу, — объяснял я. — Вот тут…
Он отшатнулся от моих пальцев.
— На мне не показывайте!
— Почему?
— Нехорошо, — ответил он сердито. — Примета такая!.. А почему он ее не тронул? Не успел?
— На это много времени не надо, — ответил я задумчиво. — Он же там мог с нею сделать что угодно. Может быть, что-то и сделал, но кровь не пил, это точно… Черт, недаром же на этом наживаются фабриканты всякой косметики…
Он спросил непонимающе:
— На чем?
— На красивую женщину, — сказал я, — даже злой пес не гавкнет. Красота — страшная сила!.. Красота если и не спасет мир, но по крайней мере может служить некоторой защитой. А если еще усилить ее надлежащей косметикой, дезодорантами, духами, татуашью и макияжем — то станет средством нападения.
Но, глядя на женщину, я признал, что настоящая красота не нуждается в дополнительных украшениях. Как раз больше красит ее отсутствие украшений. Красота — это обещание счастья, я уже чувствовал, как у меня теплеет в груди. Бывают столько совершенные виды красоты, что люди, тронутые ими, ограничиваются тем, что только говорят о них и любуются ими. Лишите мир красоты, и вы лишите его половины нравственности, половины его правил. Даже вампир не смог причинить ей вреда, вынес к нам навстречу, рискуя своей шкурой.
Гендельсон постоянно крестился, шептал молитвы, хватался за крест на шее, наконец сказал с мукой в голосе:
— Нет прекрасной поверхности без ужасной глубины!
— Да ладно вам, — сказал я. — Что наш господь — последний лох? Если создал такую красоту, то зазря?
Гендельсон снял с плеч плащ и укрыл ее, заботливо подоткнув со спины, приподнял ей ноги и заправил плащ, чтобы прижимала босыми ступнями. Я бросил остатки хвороста в огонь, лег с подветренной, как предполагал, стороны, но не угадаешь, полное затишье. Гендельсон тоже лег, зябко ежился, кривился. Багровые отблески играли на его лице, делая морщины резче и глубже.
Языки пламени иногда вырывали из тьмы стволы деревьев. Всякий раз казалось, что чуточку сместились в сторону, придвинулись или, напротив, отступили на шажок. Стали слышны шорохи, потрескивание, даже далекие голоса зверей. Или не зверей, но явно голоса — протяжные, зовущие, тоскливые, похожие на завывания в адском огне грешников.
Гендельсон забормотал молитвы. В руке блеснул золотой крест, я услышал звучное чмоканье, это называется приложиться, хотя в моем мире это слово приобрело совсем другое значение. А здесь просто говорят, что такой-то приложился, и не надо уточнять, что именно к кресту, а не к бутылке.
Глаза иногда вылавливали в темноте двигающиеся тени, силуэты, фигуры. Однажды почти на грани освещенного круга прошла молодая красивая женщина, конечно же — обнаженная и, конечно же, с грудью а ля Лара Крофт… нет, даже как у Дрюны, у той вообще как два тарана, а рядом с женщиной двигалась огромная безобразная тварь. Если предыдущие красотки дефилировали с тиграми и леопердами, то у этой вообще тварь сплошь из рогов, шипов, наростов, выступов, костистых гребней, бронированных плит.
— Ну почему, — вздохнул я, — они все с этими чудовищами?
— Чтоб оттенить свою красоту? — предположил Гендельсон.
— Рядом с таким зверюгой эта мордашка выглядит вполне пристойно, — сказал я и осекся. Посмотрел на Гендельсона дикими глазами. — Вы что, тоже видели женщину?
Он ответил сварливо:
— Не женщину!.. Не женщину, сэр Ричард.
— А… что?
— Сатанинское видение, призванное… да-да, призванное или вызванное из адских глубин, дабы поколебать, совратить…
— Но в виде голой бабы, — спросил я торопливо, — вот такой задницей? И еще она вот так двигала половинками, раскачивала бедрами…
Он взмолился:
— Только не живописуйте! Вы тем самым усиливаете мощь дьявола, распаляя свою и без того уже…. плоть. Держитесь, сэр Ричард!..
Я умолк, но сердце колотится бешено, теперь уже не заснуть. Если и Гендельсон видел то же самое, то это не глюки, не видения, которые привыкший к упорядочению мозг формирует из смутных теней. Двое разных людей не могут в одном плывущем по небу облаке увидеть одно и то же.
И все-таки на рассвете я ухитрился не заснуть, а проснуться. Как отрубился, сам не помню, может быть, подействовал этот храп с той стороны костра, там эта туша аж содрогается, выпуская из себя то мощный рев взлетающего истребителя, то мокрое бульканье «Титаника», уходящего вглубь.
Женщина лежит в той же позе, но я увидел ее испу ганные глаза, что следили за каждым моим движением. Я улыбнулся ей как можно дружелюбнее.
— Доброе утро! Как спалось?
Она прошептала тихим испуганным голосом:
— Утро доброе… Спасибо, но мне снились кошмары. Или я и сейчас сплю?
— Меня зовут Ричард Длинные Руки, — сказал я. — Это вот сэр Гендельсон, очень богатый и владетельный вельможа. Мы едем по своим делам, никого не трогаем, драк избегаем. А кто их не избегает с такими вот овечками, тех уже устали закапывать. Так оставляем. На расклев. А вы, леди…
— Альдина, — сказала она, — леди Альдина. Я ничего не понимаю… Я, помню, очень хотела спать, едва добралась до своих покоев, тут же заснула. Подозреваю, что мне подмешали нечто в питье… Но как я оказалась здесь? Вы меня выкрали сонную?
Я промямлил:
— Не совсем так, леди Альдина. Мы сейчас перекусим чем бог послал… вы как с богом, в ладах?.. А с каким из них? Ладно-ладно, а потом довезем до ближайшей деревни, откуда уже ножками-ножками. Или на телеге, если там отыщется.
Она наконец решилась привстать, села, грациозно опираясь красивой тонкой аристократической рукой о землю. На меня смотрела недоверчиво.
