Он понял мои слова буквально, с лязгом опустил забрало, вытащил из ножен меч и поехал чуть впереди, чтобы принять удар на себя, а я тем временем успею метнуть свой всесокрушающий молот. Я все косился на его дурацкое копье, слишком длинное, огромное и тяжелое, удобное только для схватки с таким же точно закованным в железо рыцарем. Сигизмунд не дурак, понимает его непригодность в таком походе, но в то же время как это оставить или потерять копье, символ рыцарства?
За весь день мы так ни с кем и не подрались, то есть не совершили во славу господа никаких подвигов, не прославили копьем и мечом его славное и кроткое имя, хотя несколько раз над нами пролетали драконы, присматривались, но оказались не настолько тупыми, чтобы бросаться на закованных в железо существ, когда есть олени, лоси, туры и, на худой конец, простолюдины.
Вечером долго любовались великолепным закатом, господь бог превзошел себя и порадовал нас просто сказочным зрелищем, при виде которого даже самый заядлый атеист твердо уверится в существовании творца, иначе на фиг кому нужна эта божественная красота захода солнца?
Хвороста усердный Сигизмунд натаскал много, костер разгорелся такой жаркий, что пришлось отползать. Длинные языки оранжевого огня рвались в небо, трепетали, искры взлетали стремительно, трещали уже там, вверху, взрывались крохотными бомбочками. Круг света был широк, даже озарил в трех шагах каменную кладку, покрытую серо-зеленым мхом.
– Бесподобно, – проговорил Сигизмунд восторженным шепотом. – Солнце – счастье, однако и ночь… хоть и прибежище Зла, но видно же, что ее создал господь! В ней столько божественного очарования, умиротворенности, спокойствия, тишины…
– Тиха украинская ночь, – согласился я, – но сало надо перепрятать!
Он посмотрел непонимающе:
– Сало? Зачем?
– Когда Горький появлялся в Антарктиде, пингвины начинали робко прятать в утесах сало, масло и другие продукты. Не понял? Я сам не понял, однако давай половину ночи побудь на страже, а потом разбуди, поменяемся.
Он насторожился, быстро повертел головой.
– Ожидаете опасности?
– Очень уж хорош вечер, – объяснил я. – И весь день никто не набросился из кустов. И не встретился. Пора бы, как думаешь?
В ночной тиши раздался негромкий смех. Пламя костра выхватило двух молодых женщин, одну в длинном платье до пят, что умудрялось не скрывать округлой прелести бедер, высокой груди, даже соблазнительных линий живота, а другая едва прикрытая легкомысленным прозрачным шарфиком, похожим на сизый дымок. Обе с длинными черными волосами, рассыпавшимися по спине, темноглазые и с пухлыми губами, смеющиеся, игривые, сразу же принявшие эротические позы, когда и бедра просятся в жадные ладони, и грудь тычется в лицо, и мягкий горячий живот стремится к твоему животу.
Я сказал Сигизмунду тихо:
– Молчи. Пока не заговоришь, не ответят. Пока не пригласишь – сами не подойдут.
Он шепнул в ответ потерянно:
– Да знаю, только разве упомнишь…
Девушки хихикали и покачивали бедрами, ноги длинные и стройные, а задницы высоко вздернутые, оттопыренные. Обе двигались под слышимую только им музыку, смеялись, полные сочные губы раздвигались, одна томно высунула кончик языка и облизала губы, я перехватил хитрый дразнящий взгляд, другая ухватила обе груди и, глядя на нас, насмешливо потрясла ими из стороны в сторону. Это был вызов, я ощутил, как мышцы моих ног напряглись, посылая сигнал встать и пойти, а пальцы конвульсивно дернулись, словно я уже хватаю за эти… да, за эти самые, горячие, мягкие, налитые жизнью…
Рядом послышался стон. Сигизмунд смотрел безумными глазами, по бледному лицу катились крупные капли, на висках вздулись темные, как пиявки, жилы. Женщины смеялись громче, подошли осторожно на шажок, дальше, похоже, что-то мешает, моя святость, наверное; первая вскинула руки над головой, отчего крупная грудь вызывающе натянула тонкую ткань, обнаженная начала напевать и ритмично хлопать в ладоши, а скромница начала танец, вроде бы скромный, тихий, но наполненный иронией, пародийный, отчего еще больше проступила эротичность движений, откровенность желаний.
Сигизмунд застонал громче, лицо исказилось, он начал приподниматься. Я поспешно ударил его по плечу.
– Сядь! Весь стриптиз испортишь!
Он вздрогнул, посмотрел с сумасшествием во взгляде.
– Что?
– Не мешай, – сказал я настойчиво. – Если пойдешь к ним, я гавкну на этих… ночных бабочек. Исчезнут, как будто увидели… понятно кого. Пусть пляшут.
Он прошептал в отчаянии:
– Сэр Ричард… Мне бы вашу твердость паладина…
– Это другая твердость, – ответил я хмуро. – Меня столько раз кидали эти вот… и через колено, и через… словом, и матери божьей не поверю. Смотри, но не влезай. Голого и босого оставят, да еще и одурманенного с больной головой. А вот так пусть стараются.
Он покачал головой, глаза не отрываясь следили за танцующими девушками. Я тоже смотрел на их движения, сравнивал с теми, что видел раньше, и хотя стриптизерши моего мира эротичнее, фигуры у них нашейпингованнные, сиськи – как спелые дыни, а соски торчат, будто раскаленные кончики стрел, но в этом неотесанном мире и такое вот – супер, а если уж по большому счету, то в принципе все равно, на кого залезть и соргазмить: на кухарку или принцессу, органы размножения у всех одинаковы, и, как их ни камасутрь, концовка всегда одна и та же.
– Ложись и спи, – посоветовал я. – А они пусть оттанцуют всю программу… Девушки, судя по всему, не замужем, а перебиваются случайными связями. Надо учитывать, что весной нас возбуждает не красота женских ног, а сам факт их наличия, верно? С другой стороны, чем меньше девушек мы любим, тем больше времени на сон, а это совсем не лишнее.
Он смотрел на меня отчаянными глазами. Странный я паладин в его глазах: все понимаю, могу божьим словом изгнать ведьм туда, откуда появились, или обратить в дым, но бездействую. Не поддаюсь, но и не борюсь со злом. А что зло, это же видно: все женщины – зло, а чем красивее, тем это создание дьявола злобнее, хоть и забавнее.
– Я не смогу заснуть, – прошептал он убито.
– Попробуй, – посоветовал я. – К счастью, есть такая хитрая вещь, как поллюция… Или можешь сам, только не в мою сторону. Это снизит накал, уменьшит силу их… воздействия. Ненадолго, но заснуть успеешь. Что за мир создал господь: как много девушек хороших… но тянет что-то на плохих?
Он смотрел исподлобья, подозрительно, старался узреть, где именно насмешничаю, но я держал лицо очень серьезным и даже говорил совершенно серьезно, хоть и с иронией, но уже по своему адресу, по адресу всей цивилизации, что загоняет вот в такие смешные тупики, когда боремся, хотя можно бы не бороться, ибо сказал же один английский гомосек, что лучший способ побороть соблазн – это поддаться ему…
А что, мелькнула мысль, если в самом деле позвать эту девицу, трахнуть ее, всю измять и попользовать грубо, без церемоний, я ж в бесцеремонном мире, их чарам не поддаюсь, а истрахавши их обеих, я утвердю свой мужской примат, свой верх, свою победу…
