Я протянул руку, она легла рядом, жаркая, теплая, сочная, хотя с виду тело как у накачанной шейпингистки. Я жадно вздохнул, она прижалась ко мне, я чувствовал только тепло и нежность от ее тела, а в моих руках оно таяло, как горячий воск.
Она прошептала мне на ухо:
– Не спеши… Я должна буду уйти…
Сладкая истома нарастала в моем теле, мне самому хотелось продлить эти очаровательные мгновения, я отдернул руки, спросил:
– Тебя зовут Санегерийя?
Она шепнула, смеясь:
– Да, но у тебя это звучит непривычно. Зови по началу имени или по концовке, как все делают.
– Саня, – сказал я, пробуя имя на слух, – Герия… Лучше Саня. Что-то связано с тем, как ты появляешься. Но буду и Герой, даже Ийей иногда звать, хорошо?.. Или Герией?.. Нет, Ийей лучше, что-то похожее на удивленный вскрик, потом отвисает челюсть и видишь тебя… вот такую красивую…
– Хорошо, милый, – шепнула она, трогая теплыми губами мое ухо. – Я счастлива с тобой… Ты смог мне дать то, что никто из мужчин…
Мощное желание затопило мозг, я ощутил знакомые толчки. Желанная женщина засмеялась с сожалением, ее тело начало истончаться, обретать воздушность, стало призрачным, наполнилось светом… и прежде, чем этот свет превратился в хмурый утренний свет, я успел подумать, что вот это призрачное тело я уже видел, уже мял в руках, входил в него с рычанием и жадным откликом на зов плоти.
Рассвет едва-едва осветил восток, воздух сырой и холодный, я закрыл глаза и постарался заснуть снова, только двумя пальцами оттопырил то место, что мокрым и уже почему-то холодным прикасается к ноге, пусть засыхает, на внутренней стороне штанов, там уже много таких белых пятен. Что делать, наше тело – как осел: недокормишь – помрет, перекормишь – взбесится, а баланс выдержать не удается.
Глава 6
Утром Сигизмунд был хмурым, невыспавшимся, очень печальным. Глаза то и дело поворачивались в орбитах, бросая взгляд на рукоять меча. Мечталось драться с чудовищами, слышать их крики, рубить и крушить во славу церкви, очищать мир, а вместо этого приходится сражаться с призрачными женщинами.
Впрочем, когда он походил вокруг костра расширяющимися кругами, обнаружил, что они не такие уж и призрачные. В одном месте землю испещрили следы копыт, острых когтей, в щелях между камней виднелись зеленоватые потеки быстро испаряющейся слизи. На массивном валуне в рост человека свежие царапины, какой-то зверь поточил когти, а на другом прилипли шерстинки и даже пара чешуек размером с ладонь.
Сигизмунд сперва повеселел, все-таки опасность в самом деле была велика, затем загрустил, это ж расстаться с образами прекраснейших женщин, я сказал, что все подобные радости еще впереди, он снова повеселел, расправил плечи, глаза заблестели готовностью схваток за дело церкви и ее господа.
Оглядел, как я одеваюсь, спросил с подозрением:
– Что это у вас, сэр Ричард, глаза сонные и вся спина исцарапанная?
– Ага, – ответил я, – всю ночь не спал… спину царапал. Ночь обнажает всю порноту чувств, сэр Сигизмунд. Господь, он мудро понимал, что мы – свиньи, не сможем все время быть чистыми и ясными, потому и создал ночь, чтобы человек немножко выпускал из себя скота и давал ему малость порезвиться. В этом нет ничего страшного, господь понимает, что мы не можем без грешков, важно лишь, чтобы ночь не тащили в день, понимаешь?
Он смотрел обалдело, помотал головой.
– Нет.
– Скота надо выдавливать из себя постепенно, – терпеливо объяснил я. – В смысле грехи. А то были одни наивные души, что хотели сразу целую страну, да еще такую огромную, разом в царство небесное… Теперь заново капитализм строят.
Мы позавтракали, как обычно, холодным мясом с хлебом, закусили сыром и запили холодной ключевой водой. Кони вроде бы не голодные, Сигизмундов всю ночь хрустел сочной травой, а мой прибежал на свист, облизываясь, как волк. На морде кровь, похоже, охотился.
Сигизмунд поехал впереди, угрожающе выставив копье, длинное, как бревно шлагбаума. Доспехи блестят тускло, над головой Балтийское море – серое, свинцовое, огромные волны неторопливо двигаются, догоняют одна другую и не могут догнать, северная часть неба вообще черная, непроницаемая, как туманность Угольный Мешок, дальше переходит в эту свинцовость. Я представил себе, как происходит всемирный потоп: просто стоит этой массе воды обрушиться вниз. Что только ее удерживает?..
Так двигались до полудня, уже подумывали о привале, кони устали, Сигизмунд вздернул голову, словно просыпаясь от сна, сказал с радостным удивлением:
– Замок…
Далеко, в трех-четырех милях от нас, на небольшом плоском холме возвышался замок. Зеленовато-серый, словно заплесневел, а может, и правда заплесневел, сегодня с утра воздух влажный и неподвижный. Холм и нижняя часть замка освещены странным желтоватым светом, но крыши и все башни чернеют на фоне разбушевавшихся свинцовых волн. На наших глазах из этих волн в башню ударила изогнутая молния, похожая на светящийся корень мандрагоры. Даже на таком расстоянии мы услышали злобное шипение электрического разряда. Молния озарила мир призрачным мертвым светом, неровным и трепещущим, словно перед источником света часто-часто взмахивала крыльями гигантская стрекоза. Разряд длился непривычно долго, Сигизмунд громко призывал имя божье, его конь храпел и прядал ушами, но опасливо шел, мой двигался ровно и спокойно, словно сам привык подзаряжаться от молний и высоковольтных столбецов.
Не успели наши кони пройти и полмили, как молния ударила снова, и опять в ту же башенку, не самую высокую, другие повыше и поближе, но молния с тупостью бледнолицего ломилась в ту же дверь. Наши кони, видя, что ничего не случается, двигались уже без понуканий, и тут молния ударила опять, я рассмотрел, что эта башенка хоть и не отличается от других башен, но только в ней окно, а не бойница, именно туда и уходит изогнутый ствол светящегося дерева, толщиной в бедро.
Молния трепетала, шипела, бешено дергалась, колыхалась в верхней части, где острие как шпиль вспахивает небесные волны, заставляя их тоже светиться, но внизу дуга уходила именно в окно, только в окно, даже не задевала оконную раму.
– Странный замок, – проговорил Сигизмунд дрогнувшим голосом.
– Да, – согласился я с интересом. – Не отставай.
– Сэр Ричард, вам не кажется, что в этом замке могут оказаться… не совсем христианские сеньоры?
– Наверняка, – подтвердил я. – Трудно в таком непростом мире оказаться наверху холма. Сэр Сигизмунд, самые добродетельные люди, которых мы встречали, – это козопасы. Они воистину безгрешные… Ну разве что с козами балуются. Но с пастухами как-то общаться не совсем интересно, верно?
Он посмотрел на меня странно, не понял, но переспрашивать не решился. Кони с рыси перешли на галоп, учуяли близкий отдых. Замок как будто вырастал из зеленых зарослей карликовых деревьев, цветущего кустарника. В воздухе плыл сильный густой запах множества цветов. Я подумал, что здесь живут либо слишком беспечные, либо слишком уверенные в своем могуществе: в таких зарослях можно спрятать целую армию, обычно хозяева замков вырубают и выжигают кусты по крайней мере на два выстрела из дальнобойного лука, а то и больше.
