Помещение начало нравиться, но расслабляться не стал, на расслаблении мы все и ловимся, с суровым и решительным видом прошелся взад-вперед, спина прямая и грудь колесом, в старых замках все на дырах, тайных ходах, где правители подсматривают за подданными, так что не исключено, что если начну копаться в носу или чесать, перекосив рожу, между большими пальцами ног, то для наблюдающих за мной начнется падение моего авторитета.
Наконец я в открытую ощупал и осмотрел стены, попробовал передвинуть полки, чтобы прикрыть наиболее уязвимые, с моей точки зрения, места. Не хочу, чтобы какой-то белый рояль отодвинулся, а из тайного хода выскочили дяди с ножами, в то время как я буду осуществлять свое законное право первой брачной ночи.
За сдвинутыми полками старая дверь, паутина оплела так, что едва сумел оторвать край, а затем уже отделял чуть ли не с крошками камня. К счастью, за столетия паутина высохла, потеряла не только липкость, но и прочность. Тонко звенело, это рвались толстые паутиньи струны, тонкие рвались в недоступных мне октавианах.
Дверь отворилась со скрипом, посыпалась каменная пыль, но открылся вход в темное помещение. Я взял светильник из подставки, согнулся в низком проеме, здесь народец не готов к взрыву акселерации.
Просторный каменный чулан, но насколько просторный, взгляд не достигал дальней стены, оранжевого колеблющегося света хватило только на несколько шагов. Вообще это даже не чулан, а, скорее, малый зал, только зачем-то забит старыми вещами так, что я застыл в проеме, согнутый в три погибели, не находя, куда поставить ногу. Груды старых толстых, как каменные глыбы в стене замка, книг, на ближайшей стопке в неустойчивом равновесии, на самом краю – древняя медная лампа, мне сразу захотелось схватить и потереть, старинные чайники, два человеческих черепа, один украшен серебром, несколько медных чаш, одна показалась не то серебряной, не то вовсе из платины, на широком подоконнике стопка медных подносов, кувшинов, металлических блюд, шкатулки, ларцы…
В глубину уходят сундуки, почти полностью скрытые под сваленными сверху вещами. Я не увидел тряпок, даже самых драгоценных. Либо их сюда не таскали, либо все истлело за долгие годы. Если не столетия. Шагах в пяти на красивой табуретке с резными ножками прозрачный сосуд, то ли из толстого стекла, то ли из хрусталя. Внутри что-то шевелится, на миг почудилось злобное оскаленное лицо, но дорогу загораживает целая гора предметов, из которой торчат песочные часы в массивной медной оправе, всякого рода волшебные палки, похожие на нунчаки, множество то ли астролябий, то ли секстантов, все вроде бы смутно знакомо, все сделано тщательно, с любовью, с барельефами, исписано мелкими значками…
Глава 3
Издали вроде бы донесся слабый крик. Ухо ухватило почти что звон железа, я поспешно ступил назад, закрыл дверь и задвинул ее полками. Они встали на место легко и привычно, словно передвигались на шарнирах. Прислушавшись, я вышел в коридор, вернулся к лестнице. Внизу с обнаженным мечом бродил по залу Зигфрид, озирался, время от времени вскрикивал:
– Сэр Ричард! Ричард, да где же вы, черти бы вас побрали!
Очень вежливо, подумал я, наклонился над перилами, прокричал:
– Сэр Зигфрид, здесь не двумерный мир!.. есть и третье измерение!
Он поднял голову, лицо уже побагровело, глазки масляные, громко удивился:
– А, вот вы где! А чего вы туда забрались?
– Потому что не хочу, – ответил я сварливо, – чтобы ночью что-то вышло из-за портьеры и перегрызло мне горло. Вам пусть, если вас это не тревожит, а мне свое горло как-то жалко…
Рука Зигфрида поднялась, он пощупал горло, взгляд стал задумчивым. Нерешительно спросил:
– А перегрызенное горло… как насчет залечить?
– А вот это уже мимо, – ответил я со злорадством. – Так и будете жить с перегрызенным!
Он подумал, пальцы некоторое время гладили кадык, сказал со вздохом:
– Тогда мне это не нравится. Чужое бы ладно, а то свое… Какие будут указания, милорд?
Я подумал, теперь я председатель колхоза, предложил:
– Знаешь, ты человек бывалый, осмотри замок снаружи. Ну, чтоб нас вот так же не захватили сонными, как мы этих… Я хочу, чтобы мы здесь хоть ночь да переночевали живыми.
Он оскалил зубы в широчайшей улыбке:
– Тут все созрело, чтобы их захватили. А мы не такие куры. Но я все сделаю, не беспокойтесь, ваша милость!
Я смотрел ему вслед, нахмурив брови, я же теперь феодал, старался сообразить, что в этом мире значит перемена обращения с «сэр Ричард» на «ваша милость». Уже в который раз называют так, это ж не случайно, я спешно перебрал в памяти все слышанное, ибо между обращением к простолюдину просто по имени и к Шарлегайлу – «Ваше Величество» – глубочайшая пропасть, заполненная всякими там вашими благородиями, высокоблагородиями, превосходительствами, светлостями и прочими преосвященствами. Я вообще-то месье, а Сигизмунд и Зигфрид как мои однощитовые вассалы должны обращаться ко мне как к сюзерену «монмесье» или «монсеньор», а «ваша милость» – это уже перебор, то ли аванс, то ли намек. «Ваша милость» – это к виконту или барону. Надо будет им напомнить, что я просто владелец замка, просто владелец, хозяин, а не эстрадный певец, что добивается дворянского титула.
Меч мой остался в ножнах, я вернулся по коридору, отворил дверь в ту же комнатку, что в планах уже приспособил под спальню, однако здесь оказалась большая сумрачная кладовая, узкая, как вагон, с полками под потолком по обе стороны. Я захлопнул дверь, заглянул в соседнюю, уверенный, что просто ошибся, отворил дверь с другой стороны, там вообще пусто, темно, стены поросли серым мхом, уже мертвым.
По спине пробежали крупные мурашки. Я не мог ошибиться настолько, хотя, конечно, проверить надо, поспешил по коридору, отворяя все двери, заглядывая и отшатываясь, а мурашки по спине бегали все более крупные, потом бегали уже не мурашки, а жуки, превращались в тяжелых холодных ящериц.
Наконец появилась в поле зрения лестница наверх, уже не каменная, ступени из добротного дерева, потемневшие от старости, но прочные, даже не заскрипели под моим весом, а я в этом мире совсем не дюймовчик. Я поднимался медленно, прислушивался, ладонь сама легла на рукоять меча. Желание вытащить сверкающую полосу острой стали и двигаться дальше, выставив острие перед собой, было таким сильным, что я остановился, сделал несколько глубоких вдохов.
Наверху мертвая тишина, затем послышался тонкий чистый звон, словно на каменный пол упал и разбился хрустальный бокал. Я постоял с сильно бьющимся сердцем, возник соблазн вернуться, но напомнил себе, что здесь я должен чувствовать свое полное превосходство, ведь это ж я, а все прочие просто они, и ступни снова начали отсчитывать ступеньки. Выше и выше.
Слева от меня в двух шагах шла толчками стена, грубый камень задрапирован благородным деревом, справа перила, удивительно изящные, резные, с мраморными статуэтками через каждые три шага. Я настороженно посматривал по сторонам, наконец поднялся наверх, постоял, прислушиваясь.
