– Летит, – ответил я.
Она переспросила:
– Летит? Что значит летит?
– Ну, может быть, – ответил я как можно небрежнее, хотя каждая жилка во мне тряслась, – уже долетел… Кто знает, какой длины у него труба.
– Кто вы такой? – спросила она резко и с неприязнью. – Как вы оказались там?
– Да так мне восхотелось, – ответил я. – Изводилось. Даже возжелалось, можно сказать… Ехал мимо, дай, думаю, зайду. Ну, зашел, побил какую-то посуду, хозяин мне все и уступил… Меня зовут Ричард Длинные Руки. Теперь я здесь караю и раздаю пряники. А кто вы, красотка? Подруга? Любовница? Пассионария… тьфу, пассия?
Она задохнулась от гнева, глаза заблистали, как молнии. Я выдвинул нижнюю челюсть, постарался смотреть с тупой надменностью рыцаря, у которого хвост предков длиннее, чем у динозавра. Какого черта, чего я трясусь, это же обыкновенная голография, а взглядом пока еще не убивают. Даже красавица Медуза вряд ли могла бы убить, недаром же не могла навредить парню с зеркальным щитом, а здесь целая система зеркал.
– Ничтожный, – произнесла она с гневом и высокомерием. – Ты с кем разговариваешь, раб? На колени!
Я быстро зыркнул по сторонам. После тех ручьев крови, что мы пролили здесь, такой наезд – что-то совсем несерьезное. Хоть и раздражает. Правда, на моем месте даже самый храбрый рыцарь может пасть на колени… нет, не перед нею, а перед распятием и слезно просить творца защитить от этого суккуба. А кто потрусливее и если не рыцарь – то и перед нею, тут она права, права.
Значит, эта комната что-то вроде пункта связи.
Магической связи, хотя весьма смутно напоминает что-то из мира науки, до которой я еще не дожил, но близко, близко… А еще бы и тактильные ощущения научились передавать, чтобы можно было не только видеть друг друга, но и пожать руки, да и не только руки.
– Да ладно, – сказал я устало, – у меня был тяжелый день… давай не ссориться? Как насчет ночи?.. Ладно-ладно, это я пошутил, извини… Вот и хорошо, что не поняла, по глазам вижу. Гениальные мысли приходят неожиданно и часто в неожиданное место…
Ее лицо начало размываться, исчезать. Я уже решил было, что сейчас там у себя вскочит на крылатого коня или на дракона, примчится разбираться со мною прямо здесь, в реале, но свет снова вернулся, лицо стало ярким, глаза вспыхнули, как звезды.
– Ничтожный, – сказала она свистящим шепотом. – Ты безумен! Ты не понимаешь, что и так обречен! И ты торопишь свою гибель?
– Дык лучше, чтобы все в один день, – ответил я нагло. – Чтоб всех разом, как тараканов. А то гоняйся за вами поодиночке!
– Ничтожный, – повторила она. – Ты обречен. Но я могу уменьшить твои муки…
Она остановилась, глаза чуть померкли, а голос дрогнул. Я мгновенно все понял, улыбнулся, гора на плечах накренилась, начали сыпаться камни, падать скалы. С каждым мгновением все легче держать эту тяжесть. Волшебница начинает торговаться, а это моя стихия, стихия человека рыночных отношений.
– Ну-ну, – ответил я. – Давай обещай. И что же тебе нужно взамен?
Я повернулся, сделал вид, что внимательно осматриваюсь, а сам украдкой следил за нею. Ее взгляд сразу же простодушно метнулся через мое плечо к двери.
– Мне от тебя ничего не нужно, – ответила она. – разве что… на колени, червь, и смиренно проси меня оставить тебе жизнь. А я…
– Ну-ну?
– Подумаю, – пообещала она. – Подумаю. Может быть, еще и оставлю тебе жизнь, наглец.
– В мире существует слишком много причин для смерти, – ответил я нагло, – чтобы умирать еще и от скромности. Но насчет оставления мне жизни и всех этих на колени, пальцы веером и чиста серьезно, я подумаю. Правда, такая мысль не укладывается в голове, так что я попробую расположить ее вдоль спинного мозга, лапочка.
Ее глаза были строгими и серьезными, она переспросила холодным голосом:
– Лапочка? Что это?
– Это что-то вроде «ваше сиятельство», – объяснил я. – Или «ваше преосвященство», а также «господин градоначальник» или «премьер балета»… тьфу, правительства. Мне здесь довольно одиноко, честно. Посидим, выпьем, в картишки, о бабах, можно в баньку… если есть, конечно, еще не смотрел. Вы как насчет баньки? Все решается в банях да на охоте.
Она ответила надменно:
– Я предпочитаю на охоте. В банях, это, наверное, дальше на юге.
– На охоте надо зверей бить, – заметил я. – Я не то чтобы уж совсем озеленел, но лесные звери – невкусные. Может, все-таки встретимся за столом? Чтоб ужин, переходящий в завтрак?
Она смотрела исподлобья, недоверчиво. Я видел по ее простодушному средневековому лицу, что колеблется, как колеблется, какие мысли пробегают под этим чистым лобиком. Все-таки гады мы в своем веке, даже не замечаем, какие подлые и изворотливые гады. Чтобы понять, какие мы гады, достаточно посмотреть на этого ребенка, что считает себя… да и другие ее наверняка считают, исчадием подлости, хитрости, коварства.
– Я полагаю, – произнесла она осторожно, – вас бесполезно приглашать в мои… апартаменты?
Я развел руками.
– Абсолютно! Во-первых, это вам надо что-то от меня, а не мне от вас. Во-вторых, признаюсь честно, я не маг. Я не могу перемещаться в пространстве, используя всякие ваши штучки.
Она сказала осторожно:
– Это я чувствую. Но в то же время вы как-то вторглись во владения сэра Галантлара, убили, захватили…
– Я рыцарь, – объяснил как можно любезнее. – Христианский рыцарь!.. Это нескромно, но скажу сразу, я – паладин. Правда, в отличие от сэра Галахада, совсем не девственник. И, как настоящий паладин, сейчас буду заниматься этим хозяйством, что значит – жечь все колдовские штучки, что отыщу… вы понимаете?
– Понимаю, – ответила она поспешно. Бедолага едва не вскрикнула при словах, что буду жечь магические раритеты, ни фига еще не умеет притворяться, тоже мне – женщина, – тогда… если вы, самозванец и узурпатор, поклянитесь не причинять мне вреда…
– Дык это я сразу, – ответил я с готовностью, пропустив самозванца и узурпатора, ибо брань на вороту не виснет, а главное в переговорах – успех, а не прыжки в сторону и бег на квадратные метры. – Когда ждать?
Она подумала, глаза ее все еще в сомнении изучали мое лицо, ответила с осторожностью:
– Я сообщу о своем решении.
– Тогда я пока не буду жечь и ломать, – пообещал я.
Моя спина все еще прижималась к спинке, так что отключиться не должно, однако ее лицо потеряло краски, диафрагма видимого сокращалась, исчезли накидка и волосы, потом лицо, в неподвижном воздухе завис ее чеширский взгляд. Когда и он исчез, я осторожно шевельнулся, ничего не случилось, стальные зажимы не ухватили за бока и руки, не заставили смотреть курс лекций о правах человека и необходимости реформ.
Пока пальцы застегивали перевязь, еще раз осмотрелся в пустом помещении. Там, позади, в коридоре еще двери, где не побывал, не говоря уже о том, что некоторые ведут неведомо куда, а это нравится не очень. Вернее, очень не нравится. Туда кто-то мог слизнуться, когда сопротивление стало безнадежным. Но кто убежал, тот может и вернуться. Если, конечно, из тех мест можно, больно места страшноватые…
