Двое бородатых крепкоплечих каменщиков, поместному дикарщиков, сидели на глыбе и стучали молотками, врубаясь зубилами в твердый камень. Ближе к замку полыхал большой костер, в языках огня висел огромный закопченный котел. Вокруг костра расселись десятка два оборванных изможденных людей. Один показался невероятно громадным, но я смотрел сверху, а он на корточках помешивал палкой угли, и я решил, что почудилось.
Слуга стоял неподвижно, а когда я, вытершись, швырнул ему полотенце, спросил почтительно:
– Изволите позавтракать?
– Да, – сказал я, – изволю.
Он поклонился.
– Там за дверью господин Гунтер.
Я удивился:
– А чего он там?
– Ждет вашего пробуждения, ваша милость, – ответил слуга с новым почтительным поклоном.
– А-а-а… ну да, еще бы, понятно. Зови!
Гунтер вошел чуть ли не строевым шагом, грудь вперед, плечи назад, в лице твердость, а в глазах решительность, даже решимость. Я тоже сделал лицо решительным, но посматривал с опаской. Гунтеру лет под сорок, что вообще-то расцвет, но здесь уже чуть не дряхлость, хотя все еще силен, широкий в плечах, массивный, объемистый живот скрыт пластинчатым доспехом, намного более дешевым, чем рыцарский, но по мне так более функциональным. Голова как котел, на коричневой от солнца коже ярко поблескивают глаза – светлые, с голубизной, чуть раскосые, массивная челюсть, короткие, торчащие в стороны усы. На лице мучительное раздумье: правильно ли поступил, что дал себя обвести вокруг пальца, принес присягу.
– Доброго утра, ваша милость! – сказал он громко.
– Доброе, – ответил я. – Раз еще целы, то уже доброе, верно?
Он улыбнулся самым краешком рта, показывая, что заметил и оценил шутку хозяина замка. Мол, хорошо смеется тот, кто смеется после хозяина. А то, что последний смеюн приобретает репутацию дурака, неважно. Поклонился чуть, не как слуга, а как подчиненный, строго дозируя поклон, чтобы не слишком низко и не слишком высоко, спросил осторожно:
– Ваша милость, что делать с… узниками? Они во дворе, ждут ваших распоряжений.
Я спросил с недоумением:
– А какие еще распоряжения? Все свободны. Как птицы вольныя. Могут идти или даже лететь по домам. Может, ждут компенсацию за причиненный ущерб? Ну, в некоторых разумных пределах можно, но не чересчур, не чересчур. Я не принял на себя все обязательства прежнего владельца в полном объеме, ибо он передал замок не совсем добровольно… Впрочем, пойдем, поглядим.
В котле на треноге кипело, булькало, выбрызгивалось в огонь. Я уловил запах ухи, Гунтер сварил то, что подешевле, ведь все равно эти люди сейчас уйдут, неча на них тратиться.
Завидев нас на крыльце, все торопливо поднимались. Я сделал несколько шагов, запнулся, едва не упал, ибо голову задирал все выше. Один из узников возвышался над остальными настолько, что я открыл рот, головы мужчин едва достигали ему до пояса. Помимо громадного роста он сам громаден, широк в плечах, и хотя исхудал до невозможности, кожа обтягивает кости, зато кости толстые, массивные, а сухожилия похожи на канаты. До пояса обнажен, вместо набедренной повязки куски шкур, грудь заросла черными густыми волосами. Волосы покрывают плечи, руки – длинные и толстые, перевитые не сколько мышцами, сколько жилами.
Он поклонился, я благосклонно кивнул, мол, изволю соизволить выслушать, и гигант, ободренный, сказал густым объемным голосом:
– Ваша милость, я не знаю, куда идти. Если дозволите хоть на какое-то время остаться, я не буду в тягость. Могу сторожить ворота, как делают ваши люди…
– Прекрасно! – оборвал я. – Гунтер, проследи, чтобы его одели как следует. Он уже наш, значит – и кормят пусть, как реестрового, а не запорожца. Те сами себе добывают…
Остальные узники смотрели на меня молча, исхудавшие, покорные, изможденные, в лохмотьях. Я помолчал, выдерживая паузу, выпрямился и сказал голосом руководителя правящей партии:
– Здравствуйте, дорогие товарищи! Вы уже знаете, что Великая революция, о которой мечтало все человечество, свершилась, а прежний владелец отошел. Совсем. В связи с его кончиной мною объявлена всеобщая амнистия. Я не хочу разбираться, кто из вас пострадал безвинно, а кого надо бы сразу на виселицу за душегубство. Надеюсь, будете вести жизнь праведную и безгрешную. Говорят, справедливость – превыше всего, но тут я вчера услышал одну дикую идею… обдумал и решил, что в некоторых отдельно взятых случаях в самом деле бывает нечто и повыше справедливости… Это нечто зовется милосердием. Я ныне отпущаю вас с кроткими и смиренными словесами: идите на… гм… и не грешите. Или хотя бы не попадайтесь. Ибо все мы грешны, но не надо, чтобы об этом знали и брали с нас пример. Если все не будем попадаться, то общество вроде бы совсем безгрешное, верно?.. Если кто болен, наш лекарь вас осмотрит… если у нас есть лекарь, конечно.
Гунтер кашлянул, сказал осторожно:
– Ваша милость, можно мне слово?
– Говори, – сказал я милостиво и посмотрел поверх голов, хотя поверх великана смотреть было непросто.
– Ваша милость, ваша страшная слава убивателя Галантлара заставила этих людей сейчас втянуть языки в дальнее место, но у костра говорили всякое… Многим просто некуда идти. Хотели бы остаться, просили похлопотать за них. А что хлопотать, когда в замке не хватает людей? Дураку видно, что вон тот здоровый еще как понадобится, а ваша милость не последний дурак… наверное, хоть больше дерется молотом, а не благородным мечом. Женщинам тоже найдется работа, ваша милость!
Я смерил его подозрительным взглядом, еще бы не нашел работы для женщин, а вот насчет мужчин прав, мы с Сигизмундом и Зигфридом уменьшили численность гарнизона наполовину, надо восполнить. Да если еще сосед с родней вздумает мстить за своего ублюдка, то народу потребуется немало. К тому же эти должны чувствовать ко мне хоть какую-то благодарность.
– Хорошая идея, – признался я. – Мне в голову не пришла. Молодец, Гунтер! Хорошо, менеджментствуй и дальше. Все, кто хочет остаться, может. Да, может. Всем найдется работа, всем будут предоставлены не только кров и еда, но и жалованье, а также некоторые права, но только из числа общечеловеческих. Я твердо стою на принципе товарно-денежных отношений, так жить проще, если что – сами виноваты, так что жалованье будет, обещаю. Гунтер, выясни, кто что умеет лучше… словом, хозяйствуй. А я займусь стратегическим планированием.
На крыльцо вышла молодая женщина, волосы заплетены в косу, не замужем, спросила громким чистым голосом:
– Ваша милость, на стол подавать? А то все остынет.
В желудке голодно квакнуло, одна из кишок безобразно расталкивала других, протискиваясь поближе к желудку. Квакнуло громче, я ощутил пустоту не только в самом желудке, но и в кишечнике, после вчерашней драки много сил и калорий истрачено на заживление ран, своих и чужих.
– Подавай, – сказал я. – Сейчас иду.
