Он спросил с жадным любопытством:
– Каких?
– Потом расскажу, – пообещал я. – Это очень долгий разговор, а сейчас мы торопимся. В другой раз. Сейчас скажу только, что за людьми в большинстве случаев подсматривать нельзя, это непристойно, хорошие дети себе такого не позволяют, а вот заглянуть в шкатулку… И то лишь в некоторых случаях, иначе получится, что и чужие письма читать можно! – так вот в эту шкатулку и только сейчас – врубился? – заглянуть можешь. Внимательно посмотри, нет ли там чего-то помимо кольца? Чего-нибудь такого, что при моем прикосновении к самой шкатулке вдруг шевельнется, сдвинется, что-то сделает… Или, когда буду поднимать крышку, не сработает ли какая-то штукенция?.. В смысле крышка просто поднимется, или же там что-то рванет?
Он внимательно исследовал, летал, протискивался, исчезал в шкатулке полностью, наконец вылез с ликующим криком:
– Понял!
– Молодец, – одобрил я. – Умный ребенок. Весь в меня! Я же умный, хоть и здоровый. И что ты понял?
– Там есть туго взведенная пружина. И еще несколько… Что произойдет, не знаю, я еще слишком мало жил… но могу сказать, что сделать, чтобы… отключить, да?
– Точное слово, – сказал я поощряюще. Детей надо поощрять, тогда не только забор выкрасят. – И как это сделать?
– Вот здесь и здесь одновременно нажать на эти уголки. Они так сцеплены, что если по очереди, то все равно не отключишь. А потом еще раз, но уже на все три сразу… Сумеешь?
– Ты недооцениваешь своего папочку, – ответил я уверенно. – Я это проделывал тысячи раз!
Наивный ребенок воскликнул:
– Я думал, такая шкатулка одна на всем свете!
– Бывают и похитрее штуки, – ответил я. – Я знаю, что такое трехпальцевое обезвреживание… Вот эти? Сперва две, а потом эти же и вот эту, третью?
Он с удивлением следил, как я уверенно нажал две и чуть придержал, вдруг да сигнал запаздывает, потом самым привычным жестом нажал три, крышка щелкнула и откинулась. Я постарался не отпрыгнуть, хотя нервы вот-вот порвутся, перед ребенком надо играть все умеющего и всезнающего, это потом у него начнется период сомнений, а потом и потрясающих открытий и разоблачений, когда выяснится, что родитель тоже срет, тоже ковыряется в носу и не все на свете знает!
На дне шкатулки на черном бархате тускло поблескивало кольцо. Это потом я разобрался, что вовсе не бархат, а нечто негорючее, нервущееся, несминающееся, не поддающееся мечу, даже мечу Арианта, а сейчас во все глаза смотрел на колечко. Из серого металла, с крохотным сиреневым камешком, выглядит простым, пугающе простым. Я-то знаю, что подлинная власть не нуждается в аффектации и те, кто на самом деле правит миром, ходят в простых костюмах и не обвешивают себя золотыми цепями.
Пальцы дрожали, я коснулся кольца самыми кончиками, ничего не случилось, током не шарахнуло, даже электрическая искра не пробежала по телу. Слегка ковырнул ногтем, кольцо как кольцо. Сдвинулось, но это значит лишь, что не приклеено и не весит тонну.
Ребенок вился вокруг, как будто целая стая светящейся мошкары, хотя, на мой взгляд, с одной точки рассматривать удобнее, но просто не сидится, шило в заднице, зато свет дает со всех сторон, высвечивает все, и когда я наконец решился и одел на палец, тут же сел на ноготь и свесил ножки.
– Устал? – спросил я сочувствующе. – Смотри, а то вдруг ка-а-а-ак рванет! Или стрельнет.
Он удивился:
– Чем стрельнет?
– Откуда я знаю, – ответил я угрюмо. – Боевым лазером, например. Прямо тебе в задницу…
Он вспорхнул, поверил, хороший у меня ребенок, доверчивый, но учится чересчур быстро, беда с ним будет, не уследю, попорхал, но ничего не происходило, я, как баран, смотрел на окольцованный палец, камешки самые простые, даже уникальная драгоценность сомнительна, а если и драгоценные, то все равно мелковаты. Металл тоже не выглядит чем-то необыкновенным, сто двадцатым элементом, обычное железо, разве что с какими-то примесями.
Ребенку надоело сидеть без дела, дети и собаки не могут долго сосредоточиваться на чем-то одном, пропищал над ухом:
– Все, я полетел обратно! А то мама будет волноваться.
– Лети, – ответил я рассеянно. Спохватился, сказал доброжелательно: – Скажи маме, что ты молодец. Я твоими успехами очень доволен.
– Скажу! – раздался удаляющийся писк. – Все перескажу…
Назад я тащился, отыскивая дорогу то на ощупь, рано чадо отпустил, то нес, прижимая к пузу, коптящий, как подбитый самолет вермахта, светильник. Добирался, казалось, всю ночь, ступеньки забодали, как лента Мебиуса, пришел к себе чуть ли не под утро, завалился в постель, а утром, разлепив глаза, не сразу понял, почему я весь в паутине, как заботливо упакованная пауком на черный день жирная осенняя муха.
На пальце колечко, сиротливое такое, обыденное, единственное подтверждение, кроме паутины, что не во сне бродил по закромам феодала. На всякий случай я попробовал тереть, как Аладдин лампу, дул на ободок, пытался в отражении увидеть будущее, так вроде бы гадают ясновидящие, даже лизнул – в детстве проверял, заряжены ли батарейки, но за язык не пощипало, даже не примерз, как на морозе, никакой реакции, абсолютно нейтральные камешки, нейтральный металл.
Дверь приоткрылась, я вспомнил, что во сне уже слышал этот скрип, заглянула лохматая голова, голос спросил робко:
– Завтрак подавать?
– Да, – сказал я. – А что, без меня так и останетесь голодные?
Он ответил испуганно:
– Но как же за стол без вас?
– Ах да, я же отец народа… Распорядись, чтобы подали сразу горячее, а я пока умоюсь, привычки у меня такие вот дикие.
За столом в ожидании сидели Сигизмунд, Зигфрид, Гунтер с Ульманом и Марк, который сенешаль. Едва я вошел, все начали переглядываться, пошли ухмылочки, я сказал предостерегающе:
– Не надо про красные глаза и поцарапанную спину! Я же признался честно, как на исповеди, у меня причуда такая: всю ночь не сплю, спину себе царапаю… В следующий раз не ждите, а то суп остынет.
Я сел, они дружно взяли ножи, и, едва я отрезал себе ломоть мяса от зажаренной туши, сразу же пошел стук, чавканье, плямканье, сопение, хрюканье. Зигфрид поинтересовался с набитым ртом:
– Какие будут делы на сегодня?
– Посмотрим границу с владениями Волка, – сказал я. – Крестьяне жалуются, что с той стороны часто являются всякие разбойники, грабят, обижают, даже насилуют. Вроде бы не столько разбойники, сколько крестьяне самого Волка.
Зигфрид вскинул брови.
– А что мы можем сделать? Это почти полсуток пути отсюда. Если не больше.
– Посмотрим, – ответил я неопределенно. – На месте решим.
Выехали втроем, я взял с собой только Гунтера и Ульмана, а Зигфриду и Сигизмунду велел охранять замок. Оба и гордились честью, и кривились, что еду без них, но разорваться нельзя, а охранять замок в самом деле немалая честь.
