Я подумал, кивнул:
– И то правда. Но как насчет полнолуния?
Он побледнел, затрясся, поклонился до земли, даже стукнулся лбом об утоптанную до твердости камня почву.
– Ваша милость!
– Ну-ну, слушаю.
– Ваша милость, не велите казнить… но все враки, что рассказывают! Все враки и вражеский поклеп!
Я выдержал паузу не столько для значительного ответа, сколько потому, что сам не мог решить, что же с ними делать. Чувствуется, врет, все-таки в полнолуние пошаливает. Вся семейка пошаливает. С другой стороны, раз в месяц. К тому же, если небо в такой день затянуто тучами, и луны не видать, то и звериный зов не так слышен, могут воздерживаться, чтобы не терять прибыльное дело с постоялым двором. Но даже раз в месяц много ли народу задерут? Думаю, одного им вполне достаточно. А если учесть, сколько тех, кто считается нормальным человеком и добрым христианином, но спивается до свинского состояния, зверски бьет жену и тиранит детей, пакостит соседям, а потом дохнет в канаве от белой горячки, то кажется, что этот… э-э… инакомыслящий не так уж и чужд обществу. Во всяком случае, не настолько, чтобы от него избавляться именно в первую очередь.
Ладно, мелькнула спасительная мысль. Надо гайки затягивать понемногу. По мне лучше приличный вурдалак, чем опустившийся алкоголик, от которого пользы обществу нет, а заниматься им и лечить почему-то надо.
– Хорошо, – сказал я строгим голосом, – пока верю. Постоялый двор у тебя в исправности, люди довольны. Действуй так и дальше. Но помни…
Он стоял на коленях, лицо просветленное, словно с неба ушла туча, и на него снова упали оранжевые лучи умытого дождем солнышка.
– Да-да, ваша милость!.. Все исполним, благодетель!
– Буду следить за тобой, – сказал я с расстановкой и дал ему понять взглядом, что знаю о нем все, вижу насквозь, от меня не спрячешься ни за магическими стенами, ни за дальними лесами и высокими горами, а также глубокими реками. – Если в этих краях начнут пропадать люди… больше, чем пропадают, я приеду и сожгу здесь все. Ты понял?
Он закивал радостно. Из дома высыпала детвора и тоже бухнулись на колени рядом с папаней. Мне стало совестно смотреть в испуганные детские глаза, детей надо брать на руки и подбрасывать в воздух, а потом даже ловить, а я вот так с высоты седла огромного боевого и страшного коня, руки сами дернули повод, конь развернулся боком, я бросил через плечо:
– Плати налоги и спи спокойно!
Конь пошел рысью, за спиной топот коней Гунтера и отряда. Чувствую себя несколько скверно, все-таки практически дал лицензию на несколько неправомерные действия, но, с другой стороны, ежедневно кто-то гибнет под упавшим деревом, тонет в болоте, нажирается ядовитых грибов или ягод, кого-то задирает зверь, так что трудновато вычислить с абсолютной уверенностью, что задрали именно вурдалаки постоялого двора, а не стая волков. Презумпция невинности на их стороне, ничего не скажешь, а я, если это надо, могу быть даже демократом. Да и медведёв в здешнем лесу немало, не говоря уже о всякой нечисти, что пробирается темными лесами из южных краев в северные… нечисть всегда готова навредить, а то и сожрать доброго христианина, хотя, конечно, нечисти без разницы, кто из них добрый, а кто проклятый еретик. Для них бывают только вкусные и невкусные, но для пропаганды, понятно, лучше говорить, что вся нечисть старается истребить именно учение Христа.
Снова двойные стандарты, сказала совесть с горьким укором. А где иначе, возразил я. Нет, ты скажи, где иначе, и я опровергну с легкостью. Ибо двойные они везде. Мир делится на «своих» и «чужих», «наших» и «ненаших».
Так вот, руки прочь от наших вурдалаков.
Глава 15
Постоялый двор еще маячил за спиной, намереваясь уплыть за угол темнеющего леса, а впереди с каждым конским скоком начал вырастать храм.
Я сразу понял, что это храм. Так потрясенные европейцы находили в тропических джунглях заброшенные города, совершенно целые, с богатыми дворцами, высокими башнями, роскошными лестницами из мрамора, но вокруг дикий лес, лианы карабкаются по стенам, корни взламывают мозаичные полы, в королевских покоях скачут бандерлоги, на крышах башен свили гнезда яркие птицы…
Лучники и даже Зигфрид, как я заметил, объехали храм по дуге, оглядывались, будто опасаясь, кто кто-то выскочит и погонится следом. Гунтер тоже намерился объехать, я решительно пустил прямо невозмутимого коня. Под копытами сочно чавкают мясистые стебли, затем сухо загремел камень.
Вблизи от храма повеяло такой древностью, что я ощутил, как моя кожа покрывается морщинами, начинают скрипеть раздувшиеся суставы, доспехи на плечах стали неимоверно тяжелыми. Даже массивные плиты основания и красноватые камни стены ни на что не похожи, таких не бывает, что-то из допалеозоя, в наше время превратившееся в приличный цивилизованный гранит или песчаник.
Конь остановился на входе, ворот нет, истлели. Я тронул повод, заставляя ступить вовнутрь, он уж точно не христианин. В конце концов, не знаю здешних обычаев, может быть, сюда надо как раз на коне, как вон при входе в мечеть обязательно снимать обувь, на пороге церкви – шапку, а в синагогу… не знаю, но тоже не так, как у людей.
Проход принял нас без протеста, в мертвой тишине подковы звякают непристойно громко. Это от цокота копыт бьет из стены в стену, внутри храма полумрак, из стен смотрят барельефные лики богов, есть и десяток статуй, от небольших, мне до пояса, до гигантов, головой в потолок. Это выглядело бы как музей, куда собрали птицеголовых богов Египта, богов в облике быков и львов Персии, скифских «золотых баб», добавили прекраснотелых богов Эллады, а между ними наставили что-то вообще невообразимое: то ли мутанты, то ли пришельцы со звезд, то ли химеры, явившиеся в воспаленном сознании накурившихся шаманов… если бы не чувство того, что это храм и только храм, всегда был храмом, даже я вижу и чувствую дух храма, храмовость, слышу голоса молящихся, паломников, песнопения священнослужителей.
От входа донесся голос Гунтера, он так и не решился въехать или войти:
– Это… вот, ваша милость, много раз пытались разрушить.
– И как?
– Бесполезно.
– Крепкие камни?
Он покачал головой.
– Камни в самом деле не разбить, не раздробить. Даже непонятно, откуда такие. Но, думаю, наши умельцы сумели бы растащить на коровники. Однако…
– Ну-ну?
– Что-то защищает это место.
Я осмотрелся, по спине ползет предостерегающий холодок, а кожа на руках пошла пупырышками.
– Что-то очень доброе, – пробормотал я. – Или бесконечно равнодушное.
– Почему?
Я указал кивком на богов и божков в нишах и в стенах.
– Редкий бог потерпит других богов. Ведь повергая чужих, восславляешь своего. А здесь такая непривычная терпимость.
