Я уже восстановил дыхание, осмотрел небо.
– Если так, то еще хорошо.
– А что плохо?
– Если второй натиск, – ответил я. – Ну, настоящий натиск, а не просачивание одиночками или мелкими группами для террора и паники.
Двое лучников торопливо разложили костер, еще двое вытаскивают из храма упирающихся коней. Я вспомнил, почему у медведя от ушей и хвоста одни отметины: когда уговаривали попробовать мед – уши оборвали, а когда оттаскивали – оборвали хвост. Сейчас уже никто и не вспомнил, что старинного храма надо бояться: ни кони, ни люди.
Я заставил себя перевести дыхание и окинуть все орлиным, надеюсь, взором. Я сеньор, а это значит, вместе с правом первой брачной ночи на меня обрушилось намного больше обязанностей. И как на отца-командира, и как вообще на хозяина, ведь я не просто командую, я – владею. А это значит, что жизнь, здоровье и благополучие этих людей в моих руках.
Ульман, как оруженосец, хоть и не мой, сбегал в храм и вывел под уздцы моего коня. Ничего не придумав лучшего, я вскочил в седло, в самом деле: не разделывать же тушу, на это есть мясники и, как теперь вижу, благородные рыцари. Но я не просто рыцарь и даже паладин, я – сеньор, феодал, что вообще-то отмазка, на самом деле брезгаю вспарывать живот и рыться во внутренностях, отыскивая драконьи печень и сердце. Ну не виноват, что успел вкусить жизни с телевизором и холодильником, ездил на машине, пусть даже на такси, со скоростью сто пятьдесят километров в час, а сейчас на конях, не знаю, даем ли хотя бы тридцать.
Зигфрид и Гунтер, единственные, кроме меня рыцари, разделывают дракона, остальные устраиваются с привалом так, будто намереваются ночевать. Наверное, кроме чешуи с этого дракона все у этих хозяйственных людей пойдет в дело, начиная от печени и заканчивая когтями на задних лапах.
Я сказал с высоты седла:
– Вы тут эта… Словом, ага, все чтоб путем. А я пока…
Гунтер вскрикнул мне вслед испуганно:
– Ваша милость, а вы?
– Сюзерен должен зреть и бдеть, – ответил я высокопарно. – Или бдить, пока подданные подданичают в своих повседневных заботах. Моему коню отдыха не требуется.
Он счастливо засмеялся:
– Почаще бы нам эти повседневные!.. Но вы, ваша милость, далеко не отъезжайте. Хоть места здесь мирные в основном, но вы человек новый, еще во что-то вляпаетесь…
– Я буду смотреть под ноги, – пообещал я. – Сколько печень дракона жарится?.. Нет, сердце жрите сами, а мне поджарьте либо из печени, но нарежьте узкими ломтиками, либо из запасов, что положила Фрида. Ее стряпне я доверяю больше, чем вашей.
Не слушая обиженных заверений, что к моему возвращению все будет готово, даже если я вон от того дерева поверну обратно, я пустил коня в галоп, он сразу же пошел длинными скачками, ничуть не удивившись, не пытаясь перейти на рысь, как обычно делают другие, я прислушался, пригнулся чуть, и конь сразу же ускорил бег. Все правильно, сказал я себе и с бьющимся сердцем склонился к гриве. Встречный ветер превратился в шторм, мы ломились сквозь упругую стену, я почти лег на шею, прячась от ревущего урагана, несколько мгновений выдерживал этот хаос, когда не видишь, где ты и что за серый мир струится справа и слева, уже резко выпрямился, а когда застыл, ровный, как вбитый в седло столб, конь тоже остановился.
Я провел ладонью по его шее, ничуть не вспотела, все та же гладкость эпоксидной смолы, не чувствуется учащенного дыхания, даже не разогрелся, как разогревается все на свете, будь это конь или скоростной «Феррари».
Впереди чуть правее возник прекрасный дворец, выплыл из воздуха, даже не дворец, а целый город, невероятно сложный, изумительный, волшебный, словно из дивных арабских сказок и в то же время с западноевропейской основательностью…
Я взглянул пару раз, но коня не повернул, и прекрасное видение, не дождавшись от меня ясно выраженной реакции, задрожало и рассеялось. Не думаю, что мираж, откуда миражу в такой местности, скорее – творение рук художника или поэта, признанного будировать, пробуждать, наполнять томлением, затрагивать и так далее – струны души.
Прав Экклезиаст насчет ветров, что дуют и дуют по кругу. Ничто не меняется. Невозможно даже представить, что здесь случилось: то ли эксперимент пошел криво, то ли внезапный метеоритный дождь, то ли атомная буря из глубин галактики… кто уцелел? Разве что те, кто застрял на глубоких станциях метро, на подводных лодках, рубил уголек в сверхглубоких шахтах или сидел в батискафе на дне Тихого океана? Увы, горстка не может воссоздать прежний мир. Как я, например, хоть и знаю, как пользоваться телевизором или холодильником, но и за тысячу лет жизни не смогу их воссоздать. Даже объяснить, если честно.
Все эти чудовища, полулюди, призрачные звери – кто они, мутация или одичавшие домашние животные?
Зайчик шел ровным галопом, очень красивый и быстрый аллюр, когда не трясет, не подбрасывает, сижу, как будто в автомобиле без ветрового стекла…
– Жизнь хороша, – сказал я с чувством, – и жить…
Зайчик без разбега оттолкнулся от земли с такой силой, что у меня едва не оторвалась голова. Инерция опрокинула на конский круп, несколько страшных секунд я был уверен, что сползаю в бездну. Встречный ветер раздувал рот и выворачивал веки, ноги опалил перегретый воздух, словно меня перебросили над поверхностью озера из расплавленного олова, затем конские копыта сухо ударились о землю, меня с крупа бросило на конскую шею, где и застрял, вцепившись зубами и руками в гриву.
Отдышавшись, оглянулся, бросило в такой мороз, что капли пота превратились в льдинки. Позади пропасть шириной метров в пятьдесят, отсюда с седла видно только уходящую вниз красную, как разделанная семга, стену из блестящего камня. Перегретый воздух сминается волнами, я ощутил сухой жар, закрыл лицо ладонью, Зайчик послушно отошел от края.
Я всхлипнул:
– Зайчик!.. ну что же ты так… предупредил бы! Насчет ремни пристегнуть, не курить… а ж не на крылатой ракете, правда? Ладно, я и так не курю, отвыкать не пришлось.
Он повернул голову, посмотрел виновато, вздохнул. Я сказал дрожащим голосом:
– Ладно, поехали. То-то ахнут, когда вернусь заикой. Интересно, волосы у меня все еще темные?.. Или враз стали белыми, как пишут в дамских романах?
Зайчик двинулся ровным шагом, косит в мою сторону добрым умным глазом, слушает. Пока я в отряде, вообще-то еду молча или разговариваю с людьми, ведь я же отец народа и верховный главнокомандующий. Но уж ни в коем случае, ни с конем. Сейчас же никого в пределах слышимости, я ласково треплю Зайчика по шее, перебираю ему гриву и разговариваю так, как говорил бы… не знаю, но с конем я так не говорил бы.
Но это не просто конь, маг сказал, что эти кони «созданы», хотя так и не смог объяснить, что значит это слово. Этот конь пришел из предыдущей эпохи, так что если не бессмертный, то уж очень долгоживущий. Конечно, его тоже можно убить, но пока он жив, то не видно, чтобы так уж сильно постарел. Хотя, правда, жеребеночьей резвости не замечаю, а к кобылам совершенно равнодушен. Правда, мы не встречали еще самок черных единорогов.
