Зигфрид хотел было возразить, но смолчал, а Гунтер, более знающий местность, сказал с сомнением:
– Ваша милость, вы на своем коне, может быть, и успели бы… да дорог не знаете. А у нас кони не могут галопом с утра до ночи. Успеем осмотреть только половину, ну, с божьей помощью, две трети ваших новых владений, а потом придется где-то ночевать.
Я скривился, сказал раздраженно:
– Пусть даже так. Но все равно в замок заезжать не будем. У вас все здесь затягивается на месяцы, если не на годы.
Зигфрид сказал весело, но слова прозвучали очень серьезно:
– Сэр Ричард, вас скоро будут называть Ричардом Стремительным! А то и вовсе – Молниеносным!
В замке, видя, что мы не двигаемся, выслали двух конных, я сообщил, что изволю, и минут через десять за ворота выметнулся на легком коне всадник в сверкающих доспехах Одноглазого.
Подскакав ближе, он довольно проворно слез на землю и преклонил колено.
– Сэр Ричард!.. Счастлив выразить почтение и беспредельную преданность…
– Хорошо, Харальд, – прервал я милостиво. – А теперь давай снова в седло, поедешь с нами, казаками. Гунтер прекрасно знает владения Галантлара, но не Одноглазого, а пока он останется в этом замке, посмотрит, что ты накуролесил, подправит, если что не так… а ты поедешь с нами, Сусанин.
Харальд хоть и с трудом, но без посторонней помощи взобрался в седло, у сэра Одноглазого доспехи весят, как две наковальни, к тому же семь лет в темнице – это не Багамы, крепкий человек, я бы пластом лежал, а вокруг меня плясала бы вся клиника по реабилитации жертв стрессов и насилия.
– Все покажу, – пообещал он серьезно, – хотя за семь лет могло что-то измениться.
– Но деревни не сошли с мест, – успокоил я. – А без тебя мы разыскивали бы их в лесу, как иголки в стогах сена.
Да и вообще, добавил я про себя, надо получше узнать, на кого я оставляю замок. Страшновато кому-то доверять вот так много, но и самому не разорваться.
Он поехал рядом, Зигфрид пустил коня с другой стороны, поинтересовался через мою голову:
– Харальд, ты как назвал меч?
Харальд изменился в лице, невольно оглянулся на Алана, тот ехал сзади. Алан вскинул брови и чуть растянул губы в подобии улыбки.
– Поверишь ли, сэр Зигфрид, мы еще вчера перебрали имена всех демонов и языческих богов, но так и…
Зигфрид оглянулся, в арьергарде на смирном муле мужественно терпит муки похода отец Ульфилла, сказал, понизив голос:
– А если в честь святого?
– Богохульство, – ответил Харальд убежденно.
– Разве архангел Михаил не охраняет огненным мечом вход в рай?
– Да, но… то Михаил, а то я. Это и есть богохульство и гордыня дьявольская. Надо чего-нить проще, но не слишком. Слишком – уже умаление чести воинской и моего достоинства. Я не рыцарь, но у человека на коне гордости больше, чем у пешего.
Я перебирал в памяти имена великих мечей, начиная с Гремящего Гильгамеша и Синего Зуба Одиссея до почти современных Эскалибура и Дюрандаля, красивых или очень уж значительных не нашел, значительными их делают деяния рук, что вынимают из ножен. Подумаешь, Эскалибур дала Озерная фея! Да мне эти озерные, травяные и еще какие-то насовали этих мечей, хоть забор ими подпирай. Даже имен не давал, что толку, если даже в руки брать не решался? Хотя, как знатоки злорадно предупредили, раз сдуру принял, то какие-то обязательства на себя взял… Знать бы, какие.
Глава 15
По залитой оранжевым солнцем траве мелькнула тень. Я вздернул голову, солнце слепит глаза, промелькнуло радужное, яркое, не сразу сообразил, что не жар-птица вовсе, а быстрая птица попроще и помельче.
Зигфрид проследил за моим взглядом.
– Сокол, – сказал он знающе. – Здесь богатые степи.
Алан сказал задумчиво:
– Может быть, и не совсем дикий…
– Как это? Кто-то устроил соколиную охоту не землях сэра Ричарда?
Зигфрид выпрямился, бросил ладонь на рукоять меча. Харальд покачал головой:
– В здешних землях соколов больше использовали для магии… Их многие используют.
– Даже многие? – переспросил я. – Интересно. Как же это?
Он взглянул с удивлением:
– В ваших Срединных королевствах разве не использовали?.. По-моему, везде одинаково. Запускают сокола, а потом смотрят его глазами. Я в детстве даже знал такое заклинание, потом забыл. Мне оно ни к чему…
– Почему? – спросил я. – Если можно смотреть с высоты, а сокол поднимается высоко, то это ж… даже не знаю, что и сказать! У меня в замке хробойл лежит, Рихтер его изучает, да что-то не торопится с докладом. Видать, орешек не по зубам.
Он вяло пожал плечами:
– Смотреть легко, но почти никто не умеет управлять соколом, чтобы летел куда надо. Да и смотрит по-своему, надо уметь различать в том, что он видит, нужное. Я как-то смотрел через плечо одного умельца: серое, темное, словно в лунную ночь. Правда, все отчетливо, но красок нет, какие-то пятна… Это же надо вот так целые сутки сидеть и смотреть в надежде, что удастся подсмотреть что-то важное!.. Не случайно, хозяева в конце концов поручают такое дело своим доверенным, потом начинают подозревать, что те утаивают нечто, казнят или прогоняют, начинают смотреть сами, но терпения не хватает, и снова все сначала… Да и занятые люди, кроме бездельников. Так что не привилось смотреть через глаза птах за своими соседями. Можно, но затратно. По времени. Чтобы выловить что-то стоящее, столько шелухи пересматривать!
Я кивнул:
– Ты прав, Харальд. Это и есть основы экономики. Я только удивлен, что хоть какие-то элементы работают.
Он отмахнулся:
– А что монахам делать? Не пашут, не сеют, лес не рубят…
Зигфрид и Алан посматривали с великолепным высокомерием людей благородных, которые не унизятся до каких-то умствований и бесплодных споров о том, сколько ангелов поместится на острие иглы. Мир принадлежит людям действия, а не размышления. Короли читать не умеют, крестик ставят, рыцари очищают захваченные земли от нечисти, а в монастырях все эти галилеи, мендели, бруны, паскали и прочие коперники, неизвестно какой хренью занимаются…
Кони притомились, идут вялым шагом, головы поникли. То один, то другой на ходу срывают стебли трав. Мой Зайчик шагает спокойно, горделиво, я как-то привык к его великолепию и не обращаю внимание, но взгляды Алана, Зигфрида и теперь еще и Харальда с виконтом Теодерихом напоминают, какой чудесный конь у меня под седлом.
Навстречу выплывают болотца, их всякий раз объезжаем по берегу, хотя некоторые выглядят совсем мелкими. Харальд всякий раз крестился и говорил то про гигантских проявок, то о стеблях болотной травы, что изрежут сапоги в клочья, Зигфрид и остальные, едущие впереди, кивали, безропотно поворачивали коней.
