Так что, если уж говорить правду, монахи совершали и совершают подвигов намного больше, чем рыцари всех времен и народов, если уж в самом деле говорить правду и только правду.
К нашему поредевшему отряду приблизился, сильно хромая, мужчина в сером драном плаще. Босые ступни выглядят бесформенно серыми от налившей на кровь пыли. Крупное квадратное лицо иссечено ветрами и зноем, грудь широка, рожден быть кузнецом или кулачным бойцом, но вот выбрал дорожку поопаснее, серые как весенний лед глаза смотрят строго, требовательно, взыскующе.
Алан сказал строго:
– Тебе повезло, странник! Без хозяина этих земель тебя не впустили бы… даже если бы очень захотели. Приветствуй нашего доблестного сэра Ричарда, победителя драконов! И он тебе даст приют… может быть.
Странник поднял голову, наши взгляды встретились. В старом шерстяном плаще с капюшоном, сейчас откинутом на спину, подпоясан простой веревкой, штаны в заплатах, лицо мужественное, с высокими скулами и тяжелой нижней челюстью, крупный нос, морщинки у глаз. Волосы с сильной проседью, но густые, а выглядит хоть и очень не молодым, но в нем чувствуется неугасимое пламя.
Мне показалось, что очень уж всматривается в мое лицо, словно старается определить, к какому антропогенному виду отношусь. С запозданием поклонился, но не как господину, а просто человеку, который предлагает еду и кров. Монаха Ксенобратства как будто и не заметил, хотя такого не заметить трудно.
– Ты в самом деле с Севера? – спросил я.
– Да, господин.
– Здорово, – ответил я. – Север есть север, а Юг есть юг, и вместе им не сойтись… разве что в моем замке. Добро пожаловать, тебя накормят за новости, подыщут обувь… Нет, не за новости, а так, по долгу гостеприимства.
Сзади стук копыт, это под охраной двух лучников подъезжает на взмыленном муле отец Ульфилла. Я поспешно махнул в сторону моста, моя команда меня поняла и, не давая патеру вцепиться в еретиков, которых, конечно же, подослал сам дьявол, чуть ли не на себе внесла его через мост в ворота.
Ликующие вопли сотрясали воздух, как гром салюта. В воздух взлетали женские чепчики, что само по себе здорово, праздник, и вообще настраивает на игривые и веселые мысли, так как волосы женщина может обнажать только в особых случаях, и, к моему удивлению, женщина с обнаженными волосами выглядит очень эротично.
Я, дитя своего времени, сперва осмотрелся с подозрением: где это у меня что расстегнуто или слюни висят, не могут же вот так просто радоваться, потом решил, что другой хозяин отметил бы восхождение на трон районного значения новыми налогами, а я, наоборот, снизил, не страшась, что сочтут мягким и слабым, как вон обозвала леди Клаудия. Так что могут желать здоровья вполне искренне, хотя, конечно, я, как Карл Маркс, все подвергаю сомнению.
Во дворе нас встретили верхом в полных доспехах Гунтер, Джон – в прошлом Вернигора – и Джонатан, помощник оружейника, а также десяток пеших челядинов, которых Гунтер на время отсутствия воинов нарядил в доспехи. Гунтер выглядит молодцом, хоть и весьма потрепанным, Джонатан, худой и вытянутый, и на коне как тополь, выросший на пригорке, а то и смахивает на колодезного «журавля», зато Джон Вернигора когда при виде въезжающего в ворота сеньора, взобрался на своего конька, тот застонал и напрягся, чтобы не прогнуться, пошире расставил все четыре. Джон, широкий, как амбар, с грудью, как каменные плиты, и брюхом, похожим на котел царя Арея, в котором готовили кашу для всего войска, смотрит на меня преданно, как огромная горилла, влюбленная в чистильщика ее клетки.
Я приветствовал всех взмахом руки, Гунтеру сказал одобрительно:
– Красивый конь. А где тот красавец, на котором ты ездил со мной?
Его взор заволокло грустью, он проговорил с сильнейшей печалью в мужественном голосе:
– Увы, тот верный спутник пал.
– Как? – спросил я.
Он взглянул с укором.
– Ваша милость, как еще может пасть конь?
Я спохватился, вернулся мыслями обратно.
– Извини, я просто подумал, что курит, пьет, водит домой разгульных кобыл, устраивает непотребище…
Гунтер вздохнул:
– Если бы! Это я бы стерпел. В конце концов, мы с ним оба жеребцы, я его понял бы. А так в ваше отсутствие, сэр Ричард, я попытался успеть во все три села, чтобы наладить оборону, а конь у меня… гм… не такой, как у вас, дорогой сэр.
Я отдал Зайчика в руки набежавших конюхов, вскинул руки:
– Вот теперь можно в самом деле пир!.. Но только не увлекаться, не увлекаться! А то у нас одни праздники, как в России, работать некогда. Кстати, у нас гости, двое монахов… с разных сторон света. Лучше их принять и покормить в раздельных комнатах. А то все эти религиозные диспуты о Высоком и Духовном, когда слово за слово… гм…
В своих покоях я снял перевязь с тяжеленным мечом, оруженосцы Гунтера помогли разобраться с ремешками доспехов, грудь моя впервые вдохнула воздух свободно, как только обе половинки панциря с грохотом обрушились на пол.
Железа с рук, ног, головы и прочих частей тела набралось столько, что уносили три человека. А я все это таскаю один!
Забежала Фрида, быстрая и веселая, как лисичка, повела хитрыми глазками:
– Господину угодно ужинать в своих покоях?
– Да еще при свечах, – добавил я. Вздохнул: – Увы, надлежит быть с народом. Иначе доверия не будет. Я буду внизу, Фрида. А здесь только ополоснусь.
Она высунула голову за дверь, оставив для моего обозрения округлый вздернутый зад, что-то прокричала тоненьким звонким голосом.
– Что там? – спросил я.
– Сейчас принесут помыться, – сообщила она. Глаза ее, очень живые и любопытные, обшаривали мою фигуру. – Вам помочь раздеться, милорд?
– Да я уже раздет, – сообщил я. Пояснил: – По нынешним меркам. Здесь мужчина без доспехов – уже голый, верно?
Слуги внесли тазик с теплой водой, я сбросил рубашку, Фрида тут же взяла ковшик и начала поливать мне на спину. Быстро освоилась лисичка, сообразила, что, когда власти нет, надо брать ее в свои руки. Уже распоряжается слугами наверху, дает указания стряпухе, следит за порядком по всему донжону.
– У вас хорошая спина, – сказала она одобрительно, – мышцы широкие, крупные… И совсем нет шрамов.
– Я их оставляю другим, – сообщил я. – Лей выше, на шею!.. И потри над лопатками, раз уж… Сильнее, еще сильнее…
Слуга смотрел с неодобрением, добрые христиане не моются, а богоугодные аскеты еще не обрезают ногтей, волос, живут в нечистотах, ибо к чистоте телесной стремились только язычники, которые сгинули под всесжигающим светом веры Христовой.
Глава 6
Ополоснувшись, я снова облачился в меч и молот: без доспехов и даже без штанов могу, но без оружия уже и я чувствую себя голым, спустился в нижний зал, где начался пир, а как же без него, пир – всему голова, а здесь это замена и дискотекам, и казино, и театрам, и аквапаркам, и саунам с бабами.
