Мысль попыталась и дальше скользить по наезженной тропке, я же все-таки общечеловек, тоже думать не люблю, это дело передоверил хорошо одетым дядям в жвачнике, а сам выбираю свое мнение из привычного набора: «да», «нет», «затрудняюсь ответить», однако я ухватил ее за хвост, наступил каблуком на голову, прислушался, как смачно хрустнули тонкие кости.
Это для простеньких общечеловеков подсовывается подленькая и такая приятная и удобная идея, что нет ни Добра, ни Зла, а все одинаковы, все подлые и грязные, так что не фиг стараться выбраться из дерьма. Это, мол, и не дерьмо вовсе, постарайтесь расслабиться и глотать с удовольствием. Но я смутно понимаю… нет, чувствую, что возникновение христианства — это реакция на то море дерьма, в котором тонул тогдашний мир. Это как мои попытки с понедельника или хотя бы с Нового года окончательно бросить курить, начинать заниматься спортом, учить языки…
Да, меня хватает ненадолго, я не подвижник, но даже эти разрозненные попытки сделать себя лучше не дают мне опуститься еще ниже. Точно так же и христианство в этом мире вряд ли победит в той мере, в какой хотелось бы его ленинцам, но все-таки не дает освинеть окончательно, все-таки запретило человеческие жертвоприношения, заявило о равенстве всех людей и постоянно напоминает, что мы выше и лучше, чем животные, пусть даже разумные…
Вельможа продолжал пить, за девушками поглядывал наливающимися кровью глазами. Когда одна шла мимо с пустым подносом, он быстро вытянул длинную руку, облапил ее за талию и рывком посадил на колени. Девушка ошалела на миг, затем изо всех сил треснула его подносом по голове. Тонкое дерево раскололось на две половинки, вельможа взревел оскорбленно, сжал ее так, что она вскрикнула.
В зале притихли, смотрят скорее заинтересованно, чем с осуждением. Вельможа, удерживая ее одной рукой, другой попытался запустить ладонь в глубокий вырез платья. Девушка вскрикнула, принялась отбиваться. Он захохотал пьяно, затрещала материя. Девушка закричала уже в страхе, обеими ладонями стараясь прикрыть оголившуюся грудь.
Мужчины хмурились, переглядывались, я чувствовал, что они дошли до кондиции, когда кто-то из них поднимется и потребует прекратить обижать бедную девушку, негоже знатному господину глумиться над беззащитными, но пока никто не поднялся, а я не мог смотреть, как этот скот ее лапает, поднялся и сказал жестяным голосом:
— Негоже благородному человеку, который должен подавать пример простому люду, глумиться над беззащитными!
Вельможа поглядел на меня, пьяно кивнул своим в мою сторону. Оба с мрачными лицами обнажили мечи и загородили дорогу. Не похоже, что одобряют забавы своего господина, однако служба есть служба, никогда не бывает прекрасной во всем, но если платят хорошо, приходится какие-то мелочи не замечать.
Кровь ударила мне в голову. Уже не первый раз обнажаю меч, не первый раз стычка в таверне, но сейчас вдруг безумная ярость охватила меня, как будто прыгнул в огонь. Я не помнил, как меч оказался в моей руке, потом мне сказали, что он как будто сам очутился в моей длани. От полупрозрачного лезвия пошел дивный холодный свет, и все в зале ощутили, что в моем лице пришла сама Смерть.
Зубы мои лязгали, как стальные траки, я прорычал:
— Прочь!.. Вы сейчас умрете. И будете вечно гореть в аду.
Обоих как ветром сдуло, я успел увидеть изумление и страх на их лицах, похоже, никогда еще ни перед кем не отступали, а я быстро шагнул к вельможе и приставил острие меча к его горлу. Меня трясло, меч дергался, кожа раздалась, потекла красная струйка.
Руки вельможи разжались, он застыл, глядя выпученными глазами, сразу трезвый, тихий, испуганный до потери сознания. Меня все еще трясло, я едва не послал руку вперед, чтобы лезвие просадило горло этой грязной твари и вышло с другой стороны, но за спиной раздался чистый голос Кадфаэля:
— Брат мой!.. Оставь этого грешника. Тебе зачтется твое смирение. А ему… ему дадим шанс исправить жизнь. Я прорычал:
— Готов гореть в аду, но уберу эту мерзость…
— Сдержись, — повторил Кадфаэль настойчиво. — Не давай волю чувствам, ты не животное!
Вельможа что-то лепетал, его трясло, острый кончик погрузился еще на пару миллиметров, кровь потекла гуще. В зале стояла мертвая тишина, но я чувствовал, что все остро желают, чтобы я послал меч вперед и покончил с этой мразью, что пытается присвоить общих женщин.
Делая неимоверное усилие, я опустил меч, вытер, глядя вельможе в глаза, о его роскошный кафтан, пролязгал, как будто бил молотком по железному листу:
— Если… ты… тварь… посмеешь… тварь… еще раз… тварь… понял?
За моим столом молча и с некоторым испугом смотрели на меня, я вернулся на свое место, Клотар придвинул чашу и кувшин, Альдер сказал шепотом:
— Что с вами, сэр Ричард? Конечно, гнусь, но так бросаться.. Это же половину народу перебить надо!
Ревель сказал сокрушенно:
— На самом деле в каждом из нас такое сидит.
Клотар кивнул, смолчал, Кадфаэль сказал горячо:
— Ты прав, в каждом! Ведь мы все сотворены Господом из глины, из праха, как и все твари земные. Но мы еще и люди, в которых Господь вдохнул часть своей души! Так не дадим же… так не позволим же…
Он сбился, смотрит беспомощными серыми глазами, полными веры в человека, в то, что вознесется еще при жизни, что построит царство Божье здесь, на земле, ведь для этого создал Господь царство Божье на небе — это пенсионный дом для строителей, что не дожили до завершения строительства здесь.
— Не позволим, — прохрипел я. Отхлебнул вина, сказал все еще сипло: — Надо было не вмешиваться, не наше это дело, так правильнее, так говорит… дьявол. А верить в правоту и вот так лезть на рожон во имя какой-то справедливости, какую и сами не понимаем, это от Бога.
Кадфаэль смотрел на меня беспомощными глазами, не уверенный, что я его поддержал, а не притопил еще больше.
— Ладно, — сказал я, поднимаясь, — пируйте, наедайтесь и напивайтесь впрок. Завтра с утра поскачем. Я пойду спать. До завтра!
Глава 5
Рынок есть рынок: когда есть, чем платить, находятся лучшие комнаты, а простыни оказываются действительно чистыми. Я с великим удовольствием потащил было через голову перевязь с мечом, но сердце тревожно стукнуло, а на душе все еще осадок, как после любой ссоры.
Пес вздохнул и бухнулся всем тяжелым, как гранитная глыба, телом у моей постели. Чертов кабан, уже в который раз наступаю спросонья, а он хотя бы отодвинулся.
Здесь нет милиции, только право кулака и острого меча. Конечно, хозяин гостиницы отвечает за наше имущество, однако береженого Бог бережет. Я прикинул, где поставлю меч, где положу молот, а сапоги поставлю на табуретку, которой подопру дверь. Если сумеет кто открыть, сапоги своим грохотом разбудят…
В этом мире, несмотря на опасности везде и повсюду, люди слишком беспечны. Возможно, потому, что слишком невелика ценность жизни вообще, люди гибнут на каждом шагу, мрут как мухи, и потому всякий, что начинает заботиться о собственной безопасности, выглядит трусом.
