Он остановился шагах в семи от меня, требовательный взгляд упал на Альдера и Ревеля. Альдер заворчал, завозился, не поднимаясь, словно зацепил анусом корешок женьшеня и старается выдернуть втихаря, но не встал, а Ревель вскочил, подбежал и помог надеть и закрепить глухой шлем с мелкой решеткой.
Глядя на Ревеля, крепкого воина, я оценил, насколько Грубер превосходит его в росте, насколько шире в плечах и насколько больше на нем железа, которое носит с той легкостью, словно это его родная кожа.
Сам я старался не показать, как у меня начинают подрагивать ноги. Меч обнажил, опустил острием на камень и оперся рукой на рукоять, но старался не нажимать, а то расколет или, что хуже, войдет, как в сырую глину. Еще в первую встречу я рассмотрел, что Грубер выглядит атлетом: высок, литые плечи, разнесенные в стороны, выпуклая грудь, толстая шея, а сейчас вся эта мощь закована в первоклассные доспехи, вооружена мечом, что не короче моего, и, кажется, его меч отковали тоже не в деревенской кузнице.
— На смерть, — сказал он и отсалютовал мне мечом.
— На смерть, — ответил я так же, но получилось криво.
Он сразу ринулся, закрывшись щитом, меч в коротком замахе для удара. Я подставил свой щит, но не сумел сбросить удар по касательной, и рука онемела по плечо. Сцепив зубы, я начал наносить удары сам, пока в левую пойдет кровь, мечи зазвенели, сталкиваясь. Грубер принимал мои удары на щит, легко и небрежно сбрасывая их, как падающие с дерева мелкие сучья.
Альдер и Ревель подбадривали его криками. Я отступил на шаг, потом еще, по нервам пробежал электрический ток. Грубер превосходит меня в умении владеть мечом, надо выставить что-то такое, чего не встречали в Средневековье даже опытные бойцы.
Клинки звенели, мой волшебный меч встретил доспехи, которые так просто не разрубить, а когда мечи сталкивались в воздухе, раздавался такой звон, словно десяток кузнецов с размаху опускали молоты на листы железа. Внезапно острая боль стегнула по плечу, я отскочил, избежал второго удара, но Грубер страшно ударил по щиту, с треском отлетел кусок.
Шлем с опущенным забралом закрывает ему лицо, но я был уверен, что победно скалит зубы. Боль быстро затихла, я даже не знаю, хорошо ли. Быстрое заживление оставляет слабость, я не был уверен, что смогу выдержать напор, и отступал, лишь слегка раскачивал корпусом из стороны в сторону, необычный прием, что заставило насторожиться Грубера, ожидая какого-то необычного удара.
Однако я не атаковал, Грубер осмелел, двинулся вперед, но и я пришел в себя, сам атаковал, стремясь двигаться как можно быстрее, опережать, наносить удары из разных позиций, и Грубер в конце концов все чаще вскидывал щит, принимая удары. Впрочем, это я начал медленно выдыхаться, ему проще: подставляй щит под углом, чтобы удары скользили, если «провалюсь» вслед за своим мечом, то короткий и жесткий удар закончит схватку в одно мгновение.
Но я не проваливался, а он отражал удары то щитом, то парировал мечом, этой полосой из высококлассной стали размахивал с такой легкостью, словно в руках бамбуковый шест. Я ускорил движения, качался из стороны в сторону, как боксер, выбирающий позицию для таранного удара, Грубер мгновенно ушел в глухую оборону, отдав мне инициативу, бережет силы, опытный боец, ждет, когда устану.
Я не считаю себя бойцом опытным, у меня только одно преимущество, как я уже говорил: умные книги читал, под умными понимая вообще все то, что в нас вколачивается с детства, а это неизмеримо много, и сейчас я просто обязан реализовать преимущество более знающего. Превозмогая боль в мышцах, я наносил и наносил неожиданные удары, Грубер защищался умело, но очень однообразно, что понятно, здесь все такие бойцы, я начал готовить комбинацию, нанес три одинаковых удара, он защитился уже привычно, и тут я, занеся меч для четвертого, неожиданно ударил с другой стороны, прыжком оказался рядом, отбил своим щитом его щит в сторону, а моя рука вонзила меч, как шпагу, в едва заметную щель между шлемом и нагрудником.
Меч вошел всего на ладонь и тут же застрял, но я и сам поспешно выдернул и отступил. Из щели ударила тугая струя красной дымящейся крови. Грубер пошатнулся, кровь залила грудь, потекла по железу на землю. В прорезь шлема блеснули глаза, я слышал тяжелое сиплое дыхание.
Он ничего не сказал, лишь с трудом вскинул руку, отсалютовал мечом. В молчании мы смотрели, как громадная железная фигура с грохотом обрушилась на землю.
Пот заливал мне глаза, я с трудом воткнул меч в землю. Сказал хриплым голосом:
— Он мог бы стать великим основателем… Через века забыли бы, что он не всегда был рыцарем… И что грабил… имя его окружили бы легендами, от него повели бы род многие славные герои, полководцы… может быть, даже ученые… им тоже нужна жизненная сила и страсть к авантюрам…
Все смотрели на распростертого рыцаря, брат Кадфаэль сказал с печалью:
— Я не успел отпустить ему грехи. Но хоть похороним по-христиански.
— Это сделаем, — согласился я. — И закопаем поглубже.
— Чтобы не вылез? — спросил Альдер.
— Дурень, — возразил Клотар, — чтобы какой бродячий некромант не вздумал поднять.
Вообще-то я предложил закопать поглубже, чтобы лесные звери не разрыли плохо засыпанное тело и не устроили пир, но здесь, оказывается, существуют и более серьезные причины.
Глава 3
Леди Женевьева неожиданно попросила похоронить его вблизи ручья, это совсем близко, пусть всякий, кто захочет напиться, посмотрит на простой березовый крест и скажет, может быть, несколько добрых слов в защиту похороненного здесь рыцаря.
Пришлось отнести, даже я не нашел в себе сил перечить, а когда забросали землей, брат Кадфаэль остался на могилке читать заупокойную. Нам не хотелось находиться близко к свежей могиле, вернулись к своему костру, где на вертеле туша молодого оленя, а на очищенных от коры прутьях — ломтики молодой зайчатины.
Над головами уже сияют звезды, Бобика я оставил возле Кадфаэля, пусть охраняет, Зайчик тоже бродил рядом, с хрустом выдирая из земли траву с корнями, пес попробовал напрыгивать на Кадфаэля, потом решил, что Зайчик все-таки лучше для игры.
Мы снова расположились у костра, последние горящие веточки выбросили, оставив только красные уголья, но все равно ровный багровый свет вырывает из темноты круг диаметром метров пять, а дальше чернота, сплошная чернота, ибо низкие тучи скрывают звезды, даже луну не угадать, в какой она стороне.
Ревель посыпал самый нежный кусок мяса травами и солью, с поклоном протянул Женевьеве.
— Теперь, — сказал он тожественно, — когда вы эта… теперь… наконец-то…
— Свободна, — подсказал Альдер.
— Ни фига, — устало возразил я. — Теперь я свяжу ее, как не связывают даже берсерка. И в таком виде доставлю к герцогу.
Женевьева смотрела на меня то с гневом, то умоляюще, то вообще с каким-то странным испугом и ожиданием. Я чувствовал себя безмерно усталым, вытянул ноги.
