— Что-то увидели, благородный сэр? — спросил он понимающе.
— Да так, — ответил я надменно, я же рыцарь, мне все до развилки, — ерунда богословская.
— Что-что? — переспросил он.
— Там все залито грязью, — объяснил я. — Впрочем, убирать ее вам. А мне бы отыскать того, кто пачкает мир, как перепуганная каракатица. Я бы его в этом дерьме утопил собственными руками.
Он криво улыбнулся, но в глазах я уловил удивление.
— Если благородный сэр смог такое увидеть, то он так же прост, как и его конь. Вам нужен ночлег, приют?
— С этим потом, — отмахнулся я. — Я хотел бы увидеть вашего генерала… или как его там, магистра. Ну, настоятеля, приора, аббата!.. У меня крайне важные новости.
Он не двигался с места, как не двигались и монахи с факелами, взяв меня в середину треугольника. Краем глаза я заметил короткий блеск на ближайшей крыше, кивнул бородачу:
— Лучники?
— Арбалеты, — объяснил он злорадно. — Вон там и вон там. Не всякий лук пробьет рыцарский панцирь, зато арбалетная стрела…
— Ну, — ответил я, — мой не пробьет и арбалетная. Но не будем спорить, у меня в самом деле важные новости.
— Говорите, сэр.
Я пожал плечами.
— Откуда я знаю, что вам можно доверять?
— Сэр, у вас большой выбор?
Я посмотрел по сторонам, вздохнул.
— Ладно, будем верить, что среди вас нет шпионов… Или, по крайней мере, среди вас троих. Словом, король Барбаросса жив.
Бородач скептически скривил губы.
— Он убит. Об этом поклялись на Библии все, кто вернулся с охоты.
— И громом их не сразило? — поинтересовался я. — Значит, Господь желает, чтобы это сделали мы. Своими мечами! Меня зовут Ричард Длинные Руки. Я — паладин Господа Нашего. Я требую, чтобы ты разбудил настоятеля, ибо на чаше весов судьба не только монастыря, но и всего королевства. Через три дня все это затопит Тьма.
Бородач буркнул с неуверенностью:
— Выстоим.
— Нет, — отрезал я. — Захват королевства готовился долго.
Один из монахов внимательно посмотрел мне в лицо и, не дожидаясь знака от бородача, повернулся и побежал в сторону главного здания.
Я осматривался, чувствуя, как блаженная улыбка идиота расползается по всей харе. Странное чувство защищенности, уюта, казалось бы, совершенно несовместимое с этими подчеркнуто суровыми и аскетичными стенами, мрачными постройками, лишенными всяческих украшений, медленно заполняет грудь. Я не могу себя чувствовать здесь своим, я всегда при каждом удобном случае смеялся над попами и вытирал ноги об церковь, рассказывая анекдоты о пьяных попах, но сейчас в стенах этого монастыря чувствую, что попал к своим родным и близким.
Впрочем, если покопаться глубже, то даже из почерпнутого из школьных учебников видно, что кроме распространения опиума для народа церковь владела третью всех обрабатываемых земель в Западной Европе, лишь только она, церковь, поддерживала и развивала образование, культуру и даже науку. Только в монастырях сохранялись и переписывались от руки античные рукописи, иначе до нас вообще не дошли бы сочинения Аристотеля, Платона, Геродота, Сократа и прочих-прочих великих умов древности.
Школы создавались и поддерживались только церковью, королям не до образования народа, так же точно и университеты создавались монастырями и при монастырях. Надо ли удивляться, что все великие ученые тех веков, которых мы привыкли называть основателями физики, химии, оптики и прочих наук, были монахами? И даже генетику создал, развил и обосновал монах Мендель, экспериментировавший в монастыре с горохом, благодаря опытам с которым и вывел законы наследственности?
Потому вся культура этого времени насквозь религиозна, а наука подчинена теологии. Но церковь стремится привить более высокую мораль обществу. Уже сейчас она резко выступает против войн, усобиц, раздоров, а если те случаются, призывает под страхом отлучения не обижать мирное население, а войну упорядочивать, подчинять правилам, которые позднее будут названы гаагскими и женевскими. Еще с начала возникновения церкви, что значит, в позднеантичную эпоху, она первая и единственная начала заботиться о стариках, больных и сиротах, эту черту пронесла и развила в Средневековье, а затем… понятно?
Так что авторитет церкви в глазах населения и общества велик. Короли и даже императоры не просто считаются, а вынуждены под ее натиском смирять свои хищнические позывы. Плюс экономическая мощь церкви, монополия на образованность и культуру, завоеванный моральный авторитет среди простого народа и воинского сословия, разветвленная иерархическая структура — все это привело к тому, что католическая церковь обладает гораздо большей мощью, чем любая светская власть, и могла бы легко поставить себя выше…
Из головного здания вышел в сопровождении монаха высокий худой человек в красной сутане, хотя покрой тот же и даже подпоясан этот человек такой же грубой волосяной веревкой, как и остальные. Он сложил ладони аркой у груди, неподвижный, строгий, невольно внушающий почтение, я ощутил на себе его пылающий взор.
Я тоже внимательно рассматривал его удлиненное, лошадиное лицо и тяжелую нижнюю челюсть, что говорит, как считают мальтузианцы, о силе характера. Выражение лица показалось мне крайне брюзгливым, заспанным. Он что-то пробурчал монашку, тот поклонился и пропал в черном проеме двери. Настоятель сделал знак бородачу, я увидел только длинные пальцы, выглядывающие из непомерно широких рукавов сутаны, но бородач понял, ухватил меня за локоть и подвел ближе.
— Это вот…
Настоятель отмахнулся весьма раздраженно.
— Сам вижу. Сэр Ричард?.. Меня зовут отец Антиохий. Прошу вас в мою келью.
Он повернулся и, даже не посмотрев, следую ли за ним, быстро направился обратно. Несколько удивленный, я соскочил с Зайчика и, глядя на бородача, похлопал коня по блестящему крупу.
— Можете покормить мою смирную лошадку. Обожает грызть подковы, гвозди, но за неимением железа ест и камни. Желательно гранит, не песчаник.
Настоятеля догнал у входа, долго шли коридорами, опустились по широким каменным ступеням на пару этажей, если не больше. Потянулись полутемные мрачные коридоры. Дальше мы шли через анфилады подземных продолговатых залов, где по обе стороны прорублены кельи… даже не кельи, а ниши. Я рассмотрел полуголых изможденных людей, донеслись бормотания, выкрики, стоны, причитания.
Настоятель внезапно оглянулся, суровое лицо как у коршуна.
— Сострадаете? Напрасно. Это их собственный выбор.
— Аскеты? — спросил я понимающе.
— Да, — отрубил он коротко. Через пару шагов добавил: — Иногда так достигают даже святости. Не верите?
— Нет, — признался я.
— Почему?
— Святости, по моему разумению, можно достичь только служением народу… то есть Богу, что одно и то же, так как Господь ничего не делает для себя, а только для народа.
