После июньского восстания в рядах Орлеанской династии не было согласия: на власть претендовали как сыновья Луи-Филиппа
[7]
, находившегося в то время в Англии, так и герцогиня Орлеанская
[8]
. Мать-королева выступала от лица своего внука — графа Парижского
[9]
. Орлеанистам была необходима передышка, чтобы решить династические споры, перегруппироваться, а уже затем добиваться власти. Генерал Кавеньяк не устраивал Орлеанов, поскольку сам собирался захватить власть; этим во многом объясняется усердие, с которым он утопил в крови восстание. В свою очередь, орлеанистам, безмерно обогатившимся во время Империи и сохранившим свое богатство во времена Реставрации, не нужна была республика, и они искали человека на переходный период, который бы потом передал власть в руки представителя династии. В свою очередь, легитимисты оставались наследниками тех людей, которые во время Великой французской революции придерживались политики худшего. Так, один из сторонников старшей ветви Бурбонов, виконт де Больни, в приватной беседе сказал Якову Толстому, что легитимисты готовы пойти даже на сговор с Луи-Наполеоном «в деле уничтожения республики. Им удалось бы скомпрометировать принца, которого к тому же они считали человеком нелепым и сумасбродным, что позволило бы Генриху V вернуться во Францию в качестве «последнего якоря спасения»
{120}.
Однако страх беспорядков и выступление единым фронтом против левых во время подавления июньского восстания смогли на время заставить легитимистов объединить свои усилия с орлеанистами. Но главная проблема заключалась в том, что, несмотря на все свое влияние, ни одна из крупных фигур правых не могла реально претендовать на президентское кресло. Их кандидатов практически не знали в стране, а настаивать в тот момент на возврате Орлеанов было преждевременно, поскольку еще не улеглись революционные страсти. В XIX веке еще не существовало эффективных способов общения с массами, и для популяризации того или иного кандидата требовались месяцы поездок по провинции, распространения литографий и популярных брошюр, а времени у правых практически не было. Комитету на улице Пуатье пришлось делать выбор между двумя наиболее подходящими кандидатурами: Кавеньяком и Луи-Наполеоном. Сам Тьер не мог в условиях цейтнота и отсутствия какой бы то ни было известности реально соперничать с кандидатами от республиканцев. Тем временем сведения из провинции накануне президентских выборов подтверждали перспективность кандидатуры Луи-Наполеона. В Париже дело обстояло следующим образом: ни одна кандидатура от правых не смогла бы набрать нужного количества голосов для победы над кандидатами от республиканцев — Ледрю-Ролленом
[10]
, Кавеньяком
[11]
и Распайлем.
Как-то в приватной беседе накануне президентских выборов Тьер сказал: «Я далек от того, чтоб быть безгранично преданным принцу Луи — он имеет много недостатков, и хотя долгий плен и возраст ослабили несколько легкомыслие его характера, ему еще придется много поработать, чтобы оказаться достойным того положения, которое его ожидает. Но он все же привлекает мое внимание, и я смотрю на него, как на нечто необходимое в данный момент. Я приму его предложение быть министром, но лишь при условии, что он удалит от себя всю ту шайку интриганов, которые так сильно влияют на него и заставляют совершать ошибку за ошибкой… Он должен будет предоставить нам руководить собой, и судно поплывет на всех парусах….Благо Франции требует от него покорности и безграничного подчинения советам, которые ему будут давать люди опыта, знающие Францию лучше его»
{121}. Итак, выбор был сделан в пользу Луи-Наполеона, который казался посредственностью и всячески подчеркивал свою лояльность к существующему режиму
{122}.
Довольные своим выбором монархисты не понимали опасности вторжения во власть человека, обладающего знаменитым именем, который потом обратится к народу через их головы и выйдет из-под контроля. В отличие от бывшей правящей элиты, для которых массы как таковые ничего не значили, а вся их политическая жизнь проходила в салонах и при дворе, Луи-Наполеон первым из политиков обратился к проблемам широких народных масс и знал о них не понаслышке. В свою очередь, рабочие были завоеваны брошюрой «Уничтожение нищеты», которая стала своего рода гимном рабочего класса. Недаром рабочие по всей Франции распевали песни, посвященные принцу, где его всячески превозносили. Они верили в то, что он проведет социальные реформы и навсегда покончит с бесчеловечной эксплуатацией. Распространению мессианских настроений очень сильно способствовал экономический кризис, поразивший страну. В принца верили, как в мессию, направленного на землю Богом, чтобы избавить народ от мучений и страданий.
«Франция гибнет. Мы голодаем.
Братья, спасите страну;
Дайте нам хлеба!
Проголосуйте за Луи-Наполеона Бонапарта!» —
вот лишь один из многочисленных образчиков народного творчества времен Второй республики
{123}.
Положение французских крестьян было не легче, а в Некоторых провинциях даже тяжелее, чем в промышленных городах. Причину бедственного положения крестьянства выявил К. Маркс в своей ставшей классической работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта». Причину «теперешнего оскудения французского крестьянина» он видел в специфике структуры земельной собственности. Основу крестьянского землевладения в середине XIX века составляла парцелла — небольшой земельный удел, находящийся в частной собственности крестьянина. Именно эта форма земельной собственности была упрочена Наполеоном, что и обеспечило ему поддержку со стороны французского крестьянства, составлявшего, кстати, костяк наполеоновской армии. К. Маркс совершенно справедливо указывал, что «двух поколений было достаточно, чтобы привести к неизбежному результату — к прогрессивному ухудшению земледелия и к прогрессивному увеличению задолженности земледельца…»
{124}.
